Украденная субмарина. К-129

Положено ждать, пока батя-комдив дослушает формальный доклад да облапит заросшего кудлатой двухмесячной бородой командира. Тут же офицер, наскоро козырнув начальству (которое ему и не начальство вовсе), серой мышкой шасть — и в УАЗик, который уже ждет, мотора не глушит… Так перво-наперво, побыстрее от греха подальше, увозят с лодки коды ракетного запуска, и шифры, и еще бог весть что, связующее ядерный чемоданчик самого президента с этой по-казенному невзрачной шкатулкой. Без нее, дьявольской, подводный ядерный «стратег» сразу превращается в блокшив. Так со времен дредноутов военные моряки всего мира называют плавучий склад боеприпасов. Назначать в корабельные штаты подлодок оперуполномоченных 3-го Главного управления КГБ — военная контрразведка — начали именно после исчезновения К-129. Возможно, это совпадение.

Во времена Кобзаря многое было по-другому. Старших на поход, опекающих командира, назначали от случая к случаю. Не было на борту явных чекистов, насчет зашифрованных не берусь судить… Иное дело «добровольные помощники». Негласных осведомителей всегда хватало. Норма — один стукач на 25 человек экипажа. Но командир носителя баллистических ракет с термоядерными зарядами пользовался абсолютным доверием. В противном случае его немедленно убирали с лодки.

Чтобы стать командиром, помимо всего, надо было освоить 750 документов и приказов вышестоящих начальников. В ценах шестидесятых стоимость подготовки командира лодки обходилась стране в 56,5 млн рублей. А чуть что — страна с командиром безжалостно расстается, сетовал в своей книге адмирал в отставке И. Касатонов. А кто же установил такие порядки, товарищ первый заместитель главкома ВМФ? Кто позднее не поломал его, имея немалые к тому возможности?

Командиру, возвратившемуся с боевого патрулирования, прямо на причале подносили традиционного флотского «шила» в граненом стакане, налитом не под «дунькин поясок», а непременно доверху, расплескать из которого перед строем личного состава считалось неприличным. Только в Камчатской флотилии, невзирая на фальшивое советское пуританство, культивировалась эта странноватая традиция. Считалось, что она плоть от плоти боевой флотской героики: стань героем, и тебе будет много позволено. Но 30 ноября 1967 г., на пирсе в бухте Тарья, минула чаша сия граненая Владимира Ивановича…

Кобзарь был серьезно болен. Это обстоятельство старательно замалчивается, ибо высвечивает всю бесчеловечность авантюры внепланового похода К-129. Только однажды, как бы невзначай, указано на особенность командирского организма. Владимир Иванович был, оказывается, близорук, но стеснялся этого и никогда не носил очки. «В море каждая мелочь имеет значение…» — возможно, своей ремаркой очеркист Н. Черкашин хотел обозначить свою более глубокую осведомленность.

Минусовое зрение скрыть от окружающих довольно затруднительно. Другое дело — дальнозоркость, в зрелые годы она свойственна судоводителям почти поголовно. Очки им нужны только для чтения. Носить же их на людях они избегают сознательно, чтобы не привлекать внимания врачей. Вообще-то обмануть окулиста на медкомиссии не сложно. Надо лишь как Отче наш вызубрить строку таблицы 1.0 — Н К И Б М Ш Ы Б. Несколько сложнее не споткнуться в левой части таблицы, где вместо букв нарисованы разорванные окружности. Но, если уверенно называть буквы, до кругляков обычно не доходит. Автор активно практикует эту методу с 1965 г., когда был забракован медкомиссией по зрению при первой попытке поступления в мореходку. Больше провалов не было. И вообще — близорукость командира К-129 здесь абсолютно не при чем. Он, как Нельсон, командовал с койки…

…В Авачинскую бухту лодку заводил старпом Журавин. Последние недели похода, на обратном пути, фактически он управлял ракетоносцем. Кобзарю стало плохо еще на позиции боевого патрулирования. Вначале развилось простое недомогание, похожее на простуду. Антибиотики не помогали. Командир был постоянно покрыт испариной, ночами его бил озноб, он заметно похудел. Лицо и шея покрылись плотными болезненными желваками. Лимфатические узы по всему телу вздулись и страшно зудели — в паху, на пояснице…

Кобзарю становилось с каждым днем все хуже, он уже не покидал своей крохотной каюты по правому борту у входа во второй отсек. На этом настоял доктор, подозревая инфекционную природу воспаления. Конечно, изоляция больного была очень условной. Весь корабль дышал одним и тем же спертым воздухом. Отсеки вентилировались редко, примерно раз в неделю, при зарядке аккумуляторов. Едва перемешивая воду винтами, лодка медленно парила на глубине, лишь несколько раз в сутки подвсплывала к поверхности: слушать суровый приказ. Сверхдлинные радиоволны свободно проникали на глубину до двадцати метров. Но Москва молчала.