Украденное счастье

Но сейчас речь не об этом, а о том, что отец был прав. Похоже, Кафка действительно бывал в том домике на берегу озера, ну там, где бордель. Как он описывает жизнь проституток! В глубине переулков Милана он увидел светящуюся вывеску над борделем: «Al vero Eden». На верхнем этаже одного дома углядел (ну и глазастый!) девушку, прислонившуюся к решетке. А еще — толстуху в прозрачном платье, сквозь которое виднелся бесформенный живот «над и между расставленными ногами». А еще — женщину, фигура которой походила на памятник; она засовывала в чулок только что заработанные продажей тела деньги. Как замечательны описания заведений, в которых, несомненно, бывал Кафка: «У нас в борделях немецкие женщины на какое-то время отчуждают своих гостей от их нации, здесь это делают француженки. Возможно, тут проявляется недостаточное знание местных отношений». Еще запись: «Бегал за проститутками на Соборной площади и в галерее. Утром извинялся перед Максом за бордель».

До «Дневников» Кафки я прочитал его же «Письмо к отцу» и «Превращение». Нахожусь под сильным впечатлением.

Как хотел мой отец, чтобы я прочитал эти произведения, а я тогда еще не дорос до понимания подобных фантазий полусна-полуяви… Однако о «Письме» мы бы с ним поспорили: этот поразительный документ заслуживает обязательного чтения родителями, если они хотят знать, как не надо воспитывать детей. Впрочем, отец это всегда понимал и так… Скорее бы вечер. Мне не терпится обсудить все это с Наташей.

17 марта 1955 года

Наташа пытается учить меня русскому языку, но мне это дается с трудом. Хотя, должен признать, язык у них действительно уникальный, в нем каким-то непостижимым образом сочетаются резкость и мелодичность, сложность и простота. Он очень разнообразен, это чувствуется во всем, даже в географических названиях. «Петербург» звучит привычно, «Москва» — непонятно. А есть еще Самара, Курск, Орел и даже название, которое я никак не могу выговорить, — «Мценск».

4 апреля 1955 года

Вчера мы с Наташей были в костеле Св. Иоанна и стояли там, зачарованные звуками органа, доносившимися, казалось, отовсюду: их излучали и черные пюпитры, за которыми на таких же черных скамейках, положив перед собою Евангелие, сидели прихожане, и сами скамейки, и лепные ангелы, и святая Бернадетта, скорбно опустившая глаза и скрестившая пальцы рук в каком-то экстазе, и сам Спаситель на ярко-голубой иконе…

Я ощутил удивительное душевное равновесие, готов был так и стоять здесь часами в углу костела и слушать ксендза, проповедующего на латыни.

Совсем недавно костел реставрировали. Для лепки фигур внутри собора использовали сырые яйца, дабы придать скульптурам вековую прочность. Так вот, все это время в округе нельзя было найти ни одного яйца!

Затем мы вышли на улицу. Моросил мелкий весенний дождик, и воздух был напоен ароматами наступающей весны. Правда, деревья стояли еще в девственной наготе, но кое-где почки уже набухли и даже появились первые листочки. Это придавало серому облику города живой опенок. Но я уже знал, что Берн только тогда Берн, когда приходит осень и стоит сырая, дождливая пора.

21 июня 1958 года

Этот день в моей жизни стал днем возвращений. Во-первых, я вернулся домой, в Лугано, а во-вторых, после долгого перерыва возвращаюсь к ведению дневника. Последние два с небольшим года жизнь моя была слишком насыщена событиями — Наташа, наш ребенок, смерть ребенка, их отъезд… Все это было настолько бурно и тяжело, что я как-то невольно забросил дневник. И постоянно испытывал странное чувство, будто кого-то предал. Впрочем, ничего удивительного, я же дал слово отцу, что никогда не перестану вести запись своей жизни. И хотя та коричневая клеенчатая тетрадь, которую он подарил мне на двенадцатилетие, давно исписана, я бережно храню и ее, и ее последовательниц. Они были со мной в Берне, и теперь, возвратившись домой, я первым делом вынул их из чемодана и поставил на книжную полку над столом.

17 ноября 1958 года

Свершилось! С сегодняшнего дня мы с Зигмундом официально становимся владельцами «Лугано-Прайвит-банка». Все это казавшееся бесконечным хождение по инстанциям, оформление документов, добывание ссуд, ремонт помещения и прочая волокита наконец-то закончены! Я так устал, что пока даже не испытываю ни радости, ни облегчения. Наверное, просто не могу поверить в то, что все, наконец, закончилось. Но Зигмунд говорит, что обычно так и бывает. Пройдет время, и я все осознаю. А вообще так чудно! Анрэ Орелли и Зигмунд Фляйшман — банкиры. Умереть не встать!

31 августа 1959 года