Украденное счастье

Софи, так же, как и Владимир, всячески поддерживала новоиспеченную студентку. Сама она не получила высшего образования и не слишком расстраивалась из-за этого, но была рада, что дочь нашла себе дело по душе. Анрэ, узнав новость, только промолчал. С каждым днем ему становилось все труднее и труднее сдерживать себя. Находясь у себя в банке, он старался как можно реже общаться с зятем. На воскресных обедах, которые стараниями Софи все-таки стали регулярными, держался с ним сухо или, того хуже, принимался язвить, пытаясь найти слабое место Владимира и уколоть побольнее. От встречи к встрече это проявлялось все ярче, намеки, просьбы и уговоры обеих женщин не помогали. Вскоре обстановка сделалась такой напряженной, что молодожены и Софи, посовещавшись, решили прекратить еженедельные встречи, сочтя, что так будет лучше для всех. С тех пор семья Орелли-Яковлевских больше никогда не собиралась вместе. Оба родителя Анжелы продолжали встречаться с ней, но порознь. Анрэ звонил дочери по нескольку раз в день, звал ее приехать домой или к нему в банк, но она отказывалась, ссылаясь на занятость, и предпочитала видеться с отцом где-нибудь в городе — Орелли, в свою очередь, не любил бывать у них, в коттедже на берегу озера его все раздражало. Софи, напротив, приезжала охотно. После замужества Анжелы мать и дочь неожиданно очень сблизились и сделались чуть ли не лучшими подругами. Именно Софи стала первым человеком — после Владимира и семейного врача, — кто узнал о беременности Анжелы.

Выслушав новость и расспросив о подробностях, женщина даже всплакнула.

— Слава Деве Марии, что у тебя это получилось так легко! — воскликнула она. — Страшно вспомнить, через какие круги ада я прошла, прежде чем появилась ты… Надеюсь, у вас с Владимиром не будет ничего подобного.

— Конечно, нет, мамочка! — заверила счастливая дочь. — У нас все будет хорошо! Мне только не дают покоя мысли о папе. Чует мое сердце, он будет не слишком-то рад узнать, что скоро станет дедом…

Отрывки из дневника Анрэ Орелли

5 сентября 1990 года

Утром, когда Клавдия, как обычно, принесла мне почту, я сразу обратил внимание на это письмо. Вроде бы оно ничем не выделялось из целого вороха остальных, но я почему-то взял в руки первым именно этот конверт с обратным адресом: Bern, Kramgasse. И, несмотря на то, что прошло уже столько времени, сразу вспомнил отправителя. Дитер Алье — такое сочетание немецкого имени и французской фамилии было у дяди Наташи. Неужели он еще жив? Сколько же ему лет? Тогда он казался мне стариком… А ведь ему было, наверное, где-то около пятидесяти, возможно, и меньше. Сейчас, стало быть, за восемьдесят. Что же ему вдруг понадобилось от меня? Признаюсь, что, когда я вскрывал конверт, мои руки дрожали…

Просьба Дитера и удивила, и взволновала меня. Из его письма выяснилось, что Наташа жива, живет в России и у нее есть взрослый сын, экономист по специальности, который собирается переехать на постоянное жительство в Швейцарию и ищет работу в банке. И если бы я смог, памятуя былое знакомство с матерью этого молодого человека, взять его к себе на службу, признательность их семьи не знала бы границ.

Я дважды перечитал письмо, а потом еще раз те строки, где говорилось о Наташе. И тотчас, отложив все дела, стал писать ответ. Где сообщал, что, разумеется, помню семью Алье и готов встретиться с сыном Наташи. Вызвал Клавдию, приказал срочно отправить письмо, а сам еще долго сидел за своим рабочим столом, просто так, ничего не делая, и вспоминал, вспоминал…

17 января 1992 года

Признаюсь, что ждал встречи с сыном Наташи с огромным нетерпением, чем-то близким к тому, что называется в книгах душевным трепетом. Где-то в глубине сознания даже поселилась смешная надежда — а вдруг они появятся на пороге моего кабинета вместе, этот парень и его мать…

Конечно, ничего подобного не произошло. Владимир прибыл один, надо отдать ему должное — точно в назначенное время. Но вид его меня разочаровал. В его облике не оказалось ровным счетом ничего напоминающего о Наташе. Обычный, невысокий, но хорошо сложенный спортивный парень. Лицо неглупое, улыбчивое, во взгляде, в манере держать себя угадывается сильный характер. Волосы темно-русые, черты лица совсем другие, да и глаза заурядного серо-голубого цвета, ничем не напоминающие те медовые омуты, которые до сих пор снятся… Сколько я ни рассматривал его, не мог найти никакого сходства с его матерью. И это огорчило меня. Пожалуй, огорчило почти так же сильно, как известие о смерти Наташи. Странно… Вроде бы я давно уже смирился с мыслью, что ее может уже не быть на свете. Но сообщение о том, что до последнего времени она была жива и скончалась менее полугода назад, причинило почти невыносимую боль… Все бы отдал за то, чтобы еще хоть раз увидеть ее! Ну, почти все. Скажем так — все, кроме дочки.

29 ноября 1993 года