Украденное счастье

Что же было известно Анрэ о друге? Он знал, что мать у него тяжело больна, парализована, но никогда ее не видел. Отца Зигмунда, Бору Фляйшмана, ортодоксального еврея в ермолке и с длинными пейсами, несколько раз встречал, разговаривал с ним, но все больше о делах, деньгах, гешефте. А ведь, по слухам, тот был талантливым музыкантом, первой скрипкой в филармоническом оркестре в Цюрихе. Но потом болезнь Паркинсона поставила крест на его музыкальной карьере, и Фляйшман-старший переселился в Лугано, устроился в бюро страхования рабочих; дела у него пошли превосходно, рабочие его любили, во всяком случае, уважали…

А что Анрэ знал о самом Зигмунде? Да ничего особенного. Ну, разговаривали на отвлеченные темы – о финансах, о музыке, о живописи… Если же разговор переходил на личную жизнь, то никогда не обсуждали проблемы Зигмунда, только Анрэ. При этом Зигмунд Фляйшман совсем не был скрытен. Скорее, это можно было бы назвать скромностью – он никогда себя не навязывал, хотя был для Анрэ примером и в работе, и в отношениях с людьми, и в отношении к Богу. Зигмунд был религиозным человеком, но не фанатиком. Он мог запросто говорить о Боге как о своем знакомом, недавно встреченном на улице. Бог в таком варианте становился для Анрэ и понятнее, и ближе. Он даже поймал себя на мысли, что в какую-то минуту делится с Богом своими проблемами, – и тот его понимает. Чрезмерных вольностей Зигмунд не допускал, но дружить умел как никто другой. И днем и ночью можно было зайти к Фляйшманам на огонек, и ты всегда будешь обласкан, тебе подадут горячие лепешки и форшмак, знаменитый форшмак Зигмунда, к изготовлению которого он не допускал никого – будь даже здорова его родная мама, не допустил бы, наверное, и ее. «Геакте эринг», – говорил он, называя так это блюдо на иврите, и взгляд его источал нежность, а губы складывались в загадочную улыбку Моны Лизы. И действительно, оставалось загадкой, отчего это у Зигмунда его «геакте эринг» получался всегда воздушнее, мягче и таял во рту словно мороженое, а у Анрэ не выходило ничего подобного. А ведь именно у него Анрэ учился готовить форшмак, записал рецепт и строго ему следовал. И получалось у Орелли неплохо, некоторые даже говорили, что очень вкусно, но все-таки это не был «геакте эринг» Фляйшмана.

– Это делается так, – наставлял друга Зигмунд. – Берется селедочка, вымоченная четыре часа в молоке. Посмотри на нее! Она стала почти прозрачной и светится, как опал… – Тут он сладострастно причмокивал губами, а у Анрэ рот уже наполнялся слюной, и щемило железы: хотелось тут же впиться в этот «опал» зубами. – Мы аккуратно, остреньким ножичком отрезаем край брюшка, голову и хвостик, откладываем их в сторону: голова и хвост нам еще пригодятся, а брюшко мы дадим пожевать нашему другу Анрэ, чтобы он не упал в обморок от переизбытка гастрономических чувств. Тэ-экс… Теперь потрошим ее и все ненужное выбрасываем. Делаем надрез вдоль спинки и ласково, не затрагивая саму тушку, снимаем тоненькую кожицу, а вот теперь уже отделяем мякоть от костей. Знаешь, дружище, – продолжал Зигмунд свою песнь Соломона, посвященную селедке, – многие, очень многие, даже выдающиеся специалисты по приготовлению форшмака, пардон, ферцайхен зи битте, извините, пожалуйста, пропускают мякоть через мясорубку. Но только не Зигмунд Фляйшман!

Анрэ давно заметил, что это была единственная, но повторяющаяся из раза в раз ситуация, когда этот записной скромник вдруг утрачивал свою застенчивость настолько, будто никогда ею не страдал и даже не знал о существовании таковой. Анрэ усмехался, а его друг продолжал:

– Да, только не Зигмунд Фляйшман! Мы рубим ее специальной тяпочкой в специальном деревянном корытце, вместе с замоченной в молоке мякотью свежайшей венской булочки, очищенным зеленым яблоком и луком. Потом все это перемешиваем, добавляя размягченное сливочное масло и хорошенько растираем, как бы взбивая в пышное суфле, постепенно добавляя сок лимона, сахар, черный молотый перец… И никаких металлических взбивалок! Только деревянная ложка или деревянная вилка. Тем временем у нас сварилось несколько яиц. Охлаждаем, чистим, белок мелко рубим и добавляем в фарш, который выкладываем в селедочницу и в меру наших художественных способностей лепим из него рыбку. Вот тут-то нам и пригодятся голова и хвостик. Так, рыбка как живая – готова, а «геакте эринг» – еще нет. Что надо, чтобы довести дело до конца? Растираем желток с лимонной кислотой, добавляем сахарок, перчик… По-о-осыпаем мелко-мелко нарезанным зеленым лучком… Вот теперь все готово? Нет, опять чего-то недостает. А-а-а, чуть не забыл!

И Зигмунд доставал графинчик домашней водки, изготовленной его сестрами и настоянной на травах альпийских лугов. Выпивалось по стопке, затем по второй, в теле форшмачной селедки появлялись пробелы, и только тогда разговор заходил о делах.