Украденные ночи

— Она свернулась кольцом и спала! — восклицала я. — Я ее отчетливо видела.

Но там ничего не оказалось. Они прочесали всю опушку, но ничего не обнаружили. Старый Нанкин тряс головой и повторял: «Нет кобры. Ни следа кобры». Как будто я ее себе вообразила.

Я уверена, что так они и подумали. Клинтон надо мной посмеялся, и его работники тоже. «Нет кобры, мисси», — повторял Нанкин. Я почувствовала себя такой дурой. Но я ее видела, Тоби.

Тоби, тут что-то происходит. Напиши мне и скажи, что ты об этом думаешь. У меня есть основания предполагать, что у моей тети Марты не все в порядке с головой. Если честно, мне очень страшно. Это письмо — крик о помощи. Во всем мире есть один-единственный человек, способный мне помочь. Этот человек — ты, Тоби. Я знала это, когда жила на Дентон-сквер, и я знаю это сейчас.

Тоби, пожалуйста, напиши мне как можно скорее».

Дописав письмо, я решила сразу же его отправить, хотя оно не могло уйти раньше следующего дня. Тем не менее я знала, что не успокоюсь, пока не буду знать, что оно уже почти в пути.

Селия вместе со мной поехала в Манганию, и когда я сказала, что хочу зайти на почту, она спросила:

— Но ведь почту, кажется, привезут только завтра?

— Да, — кивнула я, — но я хочу кое-что отправить.

Она как-то удивленно на меня посмотрела. Наверное, она подумала, что это моя очередная странность.

Мы вместе зашли на почту, и я лично опустила письмо в мешок для корреспонденции.

— Наверное, это очень важное письмо, — небрежно заметила Селия.

— Да, я написала старому другу, теперь живущему в Индии. Его зовут Тоби.

— Ах да, ты мне о нем рассказывала.

Когда мы ехали обратно, у меня в душе все пело. Такова была моя непоколебимая вера в дружбу Тоби.

Однако самое страшное во всей этой странной истории ожидало меня впереди. Этот случай так меня подкосил, что стало невозможно и дальше игнорировать эти мои странные галлюцинации.

С Клинтоном и Селией я обедала у Клитии и Сета. Клинтон и Сет очень много обсуждали наши плантации, а я, как всегда, опасалась, что Клинтон ненароком узнает о том, что моя плантация ему никогда не достанется. В моем нынешнем состоянии я растеряла большую часть своей былой самоуверенности. Как сказала бы Джанет, теперь я «боялась своей собственной тени». Впрочем, временами мое истинное «я» брало верх и заверяло меня в том, что всему происходящему можно найти логическое объяснение, и все, что я должна сделать, это поймать того, кто вздумал проделывать со мной такие злые шутки. Моей устойчивой от природы психике хватало двух-трех ночей полноценного отдыха. После этого все мои страхи начинали казаться мне полным абсурдом.

И в этот вечер я была в подобном настроении. С Клитией и Селией мы обсуждали домашние дела. Мы говорили о Ральфе и его фантазиях, а также о слугах и всяких мелочах. Затем я присоединилась к мужчинам. Эта моя привычка всегда забавляла Клинтона. Должна признать, что хотя он любил потешаться над моим невежеством, оставаясь со мной наедине, при людях он никогда этого не делал. Селия и Клития продолжали беседовать о Ральфе. Клития очень привязалась к Селии, наверное во многом благодаря живому интересу, проявляемому моей подругой к ее сыну.

Когда наш визит подошел к концу, мы сели в экипаж и поехали домой. Мне всегда нравились эти ночные поездки. Хотя мы ехали по дороге, джунгли были совсем рядом, и я всегда прислушивалась к звукам, издаваемым животными, в это время выходившими на охоту. Иногда среди ветвей я замечала фосфоресцирующий блеск чьих-то наблюдающих за нами глаз, порой оттуда доносился звук ломаемых ветвей, погони, а затем шум борьбы, крики ужаса и ярости.

Когда мы приехали домой, нас поджидал Нанкин. Заискивающим тоном он сообщил Клинтону, что среди работников возникли беспорядки. Не поможет ли он уладить споры? Бузу опять затеяла жена Готала. Увидев сахиба Шоу, все сразу присмиреют. Клинтон ушел с Нанкином, Селия поднялась к себе, а меня задержала Лейла. Она принялась рассказывать мне о жене Готала, которая никогда не была хорошей женой своему мужу.

— Она очень красивая, — говорила Лейла. — Она нравиться мужчинам. Моя сестра Анула говорить, что там, где она, всегда быть беде.