Украденные воспоминания

— Не помню, — честно сказала Ульяна. Я выдохнул облегченно и решил побыстрее убраться прочь, чтобы избежать лишних вопросов.

Света сидела на кухне за столом, лицом к незашторенному окну и в ее светлых серо-зеленых глазах отражались хмурые облака, медленно проплывавшие по небу. В пальцах девушки дымилась сигарета, а пепел она стряхивала в блюдце, примостившееся перед ней.

— Как она? — спросила она с таким видом, будто ей это действительно интересно.

— Я уложил ее спать.

Я опустился на стул напротив и уронил голову на руки. Света протянула мне сигарету, но я отказался. Долго усидеть на месте я не мог: нервы были слишком напряжены. Еще немного походил по комнате, а потом принялся рыться в аптечке в поисках этаминала натрия. Уж очень меня настораживало то, что Ульяна заговорила о детстве и об этом яблоневом саду.

— Что тут случилось? — тем временем поинтересовался я.

Уголки губ Светланы поднялись вверх, изобразив язвительную улыбку.

— Твоя баба ненормальная, — выдала она, — мы сидели и пили чай, а потом она вдруг вся позеленела, опрокинула чашку и начала корчиться, как в приступе эпилепсии.

Я устало помассировал виски. Не нравилось мне все это. По моим наблюдениям галлюцинации у Ульяны участились как минимум в два раза. Ее состояние ухудшалось на глазах и, вероятнее всего, причиной были именно таблетки.

А был ли у меня другой выход? Без них едва ли будет лучше.

Судя по всему, Света тоже думала об этом.

— Чего ты добиваешься, пичкая ее этим? — она взглядом указала на этаминал натрия в моих руках, — она и так не в себе. Ты хочешь сделать из нее наркоманку?

Глаза ее в эту минуту были очень холодными, как два кусочка горного хрусталя, слегка отливающего зеленью. Была в них какая-то аскетическая отчужденность, которую я всегда любил, а вместе с ней теплота и глубокая, почти собачья, преданность. Даже когда она так холодно смотрела, преданность эта оставалась.

Света выпустила в воздух струйку дыма и отдала мне сигарету.

— Нет. Я не хочу сделать из нее наркоманку, — возразил я задумчиво и затянулся.

Единственное, чем была занята моя голова в эту минуту — мольба к Богу, чтобы соседи не вызвали милицию. Порой излишняя внимательность и сочувствие людей бывают опасными и могут принести вовсе не пользу, а вред. Наш случай был именно таким: если приедет милиция Свету снова засунут в психушку. Или в нарко-диспансер, что тоже не очень приятно.

Она бегала по квартире и кричала, по дороге крушила все, что только попадалось ей под руку. Я перескакивал через осколки, перевернутую мебель и разбросанные книги и пытался ее как-то успокоить.

У двери ванной мне удалось ее настигнуть и все-таки ухватить за руки. Она вырывалась изо всех сил и мне оставалось только удивляться тому, на сколько сильной она была в такие моменты, не смотря на свою болезненную внешность и тонкие кости.

— Отпусти меня… ты не имеешь права! Я ненавижу тебя, мразь! — шипела она, сверкая из-под растрепанных прядей волос на меня глазами. Дальнейшая часть фразы никаким образом не могла принадлежать интеллигентному человеку, поскольку состояла из самого отборного и изысканного мата.

Когда Света поняла, что это все без толку, она решила попробовать более эффективный способ уговоров — надавить на жалость. Спасибо на том, что она перестала орать.

— Ну пожалуйста… ну милый… отпусти меня… я не пойду туда… я клянусь… хочешь я поклянусь? Чем угодно поклянусь… Ну пусти… Пожалуйста… — все эти слова обильно топились в слезах, впрочем слезы то были вполне себе искренними. Света плакала от обиды и злости на меня, что я забрал у нее дозу и не позволяю отправиться за новой к своему проклятому Паше. И ей плевать, что этот маленький прыщавый урод подсадил ее на героин, плевать, что он насиловал ее в четырнадцать лет. Все обиды забыты, потому что у него всегда есть заначка. Я убил бы его, честное слово. Только Света первая же мне этого не простит.

Абстинентнция достигла своего пика: моральное недомогание у нее дополнилось физическим. Она ослабла, выскользнула из моих рук и сползла по стенке, снова начала выть, но не так, как до этого, а тихо и жалобно, как раненное животное. Ее так и колотило, от судорог руки и ноги как-то неестественно выпрямлялись, голова запрокидывалась. Жалкое и страшное зрелище. Но я ничего не мог сделать — и это страшнее всего. Смотреть на ее страдания и только и удерживать ее дома.

Я перевернул и поставил на ноги опрокинутый стул и утомленно опустился на него, прикрыл глаза. Предстояло набраться сил перед следующим рывком. Я слишком хорошо знал Свету, чтобы сомневаться в том, что она снова захочет убежать.

Я убеждал себя: все будет хорошо. Мы переживем сегодняшний день, завтрашний день и первые месяцы, всегда самые сложные. Мы начнем жизнь с чистого листа, без слез, побегов и наркотиков. Особенно без них.

Света тихонько позвала меня по имени. Я присел рядом с ней и крепко обнял, она с готовностью уткнулась лицом мне в свитер.

Ее костлявые плечики под тонкой тканью домашней рубашки так и вздрагивали, вздымая во мне волну печали и нежности.