Украденный горизонт. Правда русской неволи

Про деда Григория, грузина Ираклия, Лёшу Холодка и прочих арестантов, что на тот свет ушли, пока он лагерем командовал, тут как-то не хотелось вспоминать. Чего их вспоминать? Арестанты — они как продукты на складе. Принимаешь один объём, сдаёшь — другой. Понятно, поменьше. Усушка, утруска. Естественные, так сказать, потери.

Тем временем тот колпак, что упал на его плечи после стопки коньяка из заветного шкафчика, кажется, стал ещё тяжелее…

К этому и другое неудобство прибавилось. Будто кто положил тяжёлую и очень холодную руку на сердце. И давить вроде как не давил, но дышать уже через раз получалось.

Только и по этому поводу никакого огорчения не случилось, потому как необходимость в этом самом дыхании почти пропала. Только и успел полковник этому слегка удивиться: как же так — он ведь живой, он всё понимает, всё помнит, а в дыхании никакой необходимости… Будто это не главный жизнедеятельный процесс, а какая-то шутейная второстепенная забава.

Это и было предпоследним чувством, что испытал полковник Холин в своей жизни.

Предпоследним.

А последним чувством была очень тревожная уверенность, что сейчас для него, вокруг него и внутри него — всё, решительно всё, переменится. И едва эти перемены произойдут, с незваными гостями, что тенями нагрянули сегодня к нему, придётся встретиться снова…

Не полетят сегодня гуси

К концу третьего года из начисленного судом червонца Лёхе Найдёнову стало казаться, будто самый конкретный выход из обступивших его проблем — сойти с ума.

Нет, не косматить, не имитировать бред, припадки и прочую, положенную в подобных случаях канитель. А реально, по-настоящему. Чтобы всерьёз переместиться в то измерение, где потребности и ценности — совсем иные, где положено или загадочно улыбаться, или мучительно размышлять о чём-то сверхсерьёзном, или безрассудно чудить в твёрдой уверенности, что никто с тебя за это не спросит.

Сильно хотелось Лёхе спрятаться в этом измерении. Правда, с оговоркой, с поправкой. Чтобы со стороны не позорно было, чтобы не запачкаться, чтобы не так, как у Васьки Цыгана с пятого барака. Тот заехал в позапрошлом году с семёрой по народной[43], и всё по началу было у него ровно и правильно: шконка[44] на уважаемом месте, семейники[45] достойные, в мужиках с первого дня.

Когда-то у Лёхи с Цыганом свиданки по времени совпали. К Лёхе жена приехала, и к Ваське супруга пожаловала. Цыганова баба — фактуристая: глазища в пол-лица, волосы чёрными ручьями по плечам. То ли Кармен из кино, то ли солистка из ансамбля «Ромэн». Муж рядом с ней, несмотря на арестантскую робу, вполне достойно выглядел: осанка горделивая, нос орлиный с нервными ноздрями. Если волосы отпустить да гитару в руки — впору семейным дуэтом «ай-на-нэ» с эстрады петь.

Только всё это полгода назад было, а на прошлой неделе видел Лёха, как Васька у входа в лагерную столовую из урны бычки выбирал и суетливо их по карманам рассовывал. По инерции окликнул Лёха Цыгана, но, едва увидел его лицо, понял, что не надо было этого делать. Потому что глаза, особо заметные на фоне обострившихся скул, были у Васьки совершенно отъехавшие, ничего не понимающие и никого не узнающие.

В тот же вечер знакомые арестанты из пятого барака рассказали Лёхе, как у Цыгана всё начиналось. Сначала соседи по проходняку[46] отметили не свойственную ему задумчивость, потом услышали как он сам с собой разговаривает. Когда обнаружилось, что Васька пропускает бани и докуривает за обиженными, стало ясно: пропал человек. С «промки»[47] Цыгана вмиг списали, с уважаемого близкого к «углу» места в бараке переложили к обиженным.

Никто из говоривших жгучей ненависти к бывшему товарищу не проявлял, но ничего похожего на сострадание не обнаруживал. Только праздное любопытство (как же так, мигом из нормального в сумасшедшего можно перекочевать?) и брезгливое пренебрежение (как же можно вот так запросто с обиженными полоскаться?).

Пытался представить Лёха Найдёнов себя на месте Васьки Цыгана, но не слишком это получалось. С одной стороны, очень заманчиво на всём прошлом крест поставить и ничего не помнить, будто с тобой ничего не было, ничего не происходило. Соответственно и нынешних проблем не ощущать, не чувствовать, как твой срок тебя плющит и раскатывает. С другой стороны, как угадать и предвидеть, в каком направлении все события дальше пойдут? И уж никак не лезло в сознание, как арестант, ещё вчера нормальный и порядочный, сегодня в зачуханной робе за обиженными окурки домусоливает. Жутко было даже представить, как все те, с кем раньше хлеб ломал, насущным делился, от тебя нос воротят. В переносном и самом прямом смысле этого выражения, потому что пахнет от тебя откровенной падалью.

Кстати, редко, но бывает, что сумасшедшие выздоравливают, что в мозгах у них что-то выпрямляется и налаживается. Тогда как? К нормальной жизни возвращаться? Но тому, кто общением с обиженными себя запятнал — прощения нет. Тут движение только в одну сторону, и обратного хода просто быть не может. Справка о прошлом душевном расстройстве здесь не сработает.