Украденный миг

Ему казалось, что на Джулию можно воздействовать разумными доводами, он взывал к ее совести, к ее женственности, к чувству материнства, которое, по его мнению, должно было быть присуще всякой женщине. Все это было совершенно бесполезно.

Но у нее была своя логика, точнее — своя выгода, и разумнее этого ничего не могло быть. Все остальное просто не принималось ею к сведению и пропускалось мимо ушей. Она была неглупа, дьявольски изворотлива, сообразительна, ей нельзя было отказать в обаянии (сумела же она просто влюбить в себя Джекоба Кейна, который души в ней не чаял).

Кроме того, она была глубоко порочна и бессовестна.

Как все хитрые женщины-хищницы, Джулия совершенно не боялась мужчин. Все они были для нее самодовольными эгоистами, падкими на лесть простаками. Вот женщин она боялась. Женщины понимали ее с первого взгляда и с первого же взгляда начинали ненавидеть. Любая женщина по одному звуку ее голоса, по слишком яркому цвету ее волос, по манере держаться узнавала в ней неисправимую лгунью.

Вот чего не понимал Гидеон Кейн. И что бы он ни предпринимал для того, чтобы как-то защитить свою любовь к Эмме, все равно был обречен на ошибки и непоправимые промахи, как только сталкивался с «черной вдовушкой», как продолжал мысленно называть свою жену.

Где-то он слышал, что так называют ядовитых паучих, безжалостно пожирающих своих самцов тотчас после спаривания.

Господи, неужели эта «черная вдова» Джулия — его беда, его несчастье, его кошмар — сожрет его, как глупого паука, угодившего в ловушку собственного безрассудства и животной страсти?

Дерьмо! И он сам, и брак его с Джулией — мерзкое дерьмо и ничего больше.

Гидеон отшвырнул сигару и грубо выругался.

Тетя Леолани сейчас поджала бы губы, посмотрела бы на него поверх очков и сказала, осуждающе покачивая головой, точно старый викарий: «И этот парень — из рода почтенных миссионеров! Глаза бы мои не глядели…»

Он спускался в долину по узкой тропе, терявшейся в зарослях рододендронов и жасмина.

Со скал обрушивались водопады, клочья белой пены оседали на валунах.

Тропа петляла, то и дело круто сворачивая и огибая трещины и провалы, такие глубокие, что дух захватывало. Приходилось все время смотреть на землю, чтобы лошадь не оступилась.

Дав волю чувствам, Гидеон понемногу успокаивался, с любопытством осматриваясь по сторонам. Он прожил на острове большую часть своей жизни, но еще никогда не спускался в эту маленькую заброшенную долину. С одной стороны она имела выход к океану, бирюзовые волны в пышном пенном кружеве прибоя омывали береговую линию между двух скалистых утесов. Гидеон же двигался по извилистому тракту, проложенному в горах на ширину, необходимую лишь для разъезда двух лошадей. На пути изредка встречались небольшие, наспех поставленные хижины, в которых путник мог укрыться от непогоды. Впрочем, в сезон дождей редко кто решался забрести сюда — только человек, знавший эти места, как свои пять пальцев, или какой-нибудь самоубийца. Размытая почва, ил, поднимавшийся из ручьев и речушек, могли замаскировать любой крутой провал или острый камень. Западни были на каждом шагу.

Долина казалась сверху несколько вытянутой, узкой и очень живописной, украшенная роскошной тропической растительностью.

С высоты Гидеон уже различал школьную площадку, навес и детишек, чинно сидевших за партами.

В грохоте водопада он расслышал мелодию псалма, звучавшего здесь так нежно, словно его исполнял хор крошечных ангелов.

Гидеон присмотрелся: Эмма в голубеньком платье стояла среди малышей. Должно быть, шел урок пения. Ему показалось, что он угадывает в хоре ее милый голосок.

Гидеон подумал о том, что до конца жизни он, наверно, не сможет больше просто радоваться, веселиться или горевать. Он, казалось, навсегда разучился испытывать простые, ничем не омраченные чувства.

Семь лет тому назад ему было довольно услышать голос любимой для того, чтобы стать счастливым. И это счастье было бы ясным, светлым, как праздник…

И теперь его сердце радостно дрогнуло, но тут же Гидеон вспомнил, о чем он должен говорить с ней, что ему и ей предстоит вынести.

Святой Моисей! Как он скажет Эмме, что Джулия ждет от него ребенка? Какими глазами он посмотрит в ее чистые, родные глаза?

Мутная горечь поднялась со дна его души и отравила все, что было ему так дорого.

Он показался самому себе дряхлым стариком, мрачным и скучным. А ведь Эмма так молода, так прекрасна, свежа… К чему ей тот тяжкий груз забот и печалей, который с каждой минутой все тяжелей ложится на его плечи? Нужен ли он ей такой?..

— Славное утро, не правда ли, мистер Кейн? — прервал его мысли чей-то приятный баритон.

Молодой рослый человек в новеньком, с иголочки, черном сюртуке приветливо улыбался ему. Высокий, хорошо накрахмаленный воротник подпирал его округлый, тщательно выбритый подбородок. Несмотря на жару, ни единой бисеринки пота не выступило на его добродушном лице.

— Кажется, я не имел прежде удовольствия, мистер…