Украденный сон

— Потому что речь идет наверняка о рассказе «Любимцы Мидаса». И это означает, что каждый свидетель, с которым я буду иметь дело, должен будет погибнуть.

— Так уж и должен? — недоверчиво переспросил Леша, осторожно усаживаясь на кухонную табуретку и вынимая мельхиоровую ложечку из крепко сжатых Настиных пальцев.

— Скоро узнаю.

— А ты не ошибаешься? Может, в этом томе есть и другие подходящие рассказы?

Настя безнадежно покачала головой.

— Нет, я хорошо помню. В детстве я этот том перечитывала раз десять, если не больше.

— А вдруг речь идет о другом издании? И там в пятом томе вообще совсем другие произведения?

— Лешенька, милый, не надо меня успокаивать. Речь идет именно об этом издании, потому что именно это издание стоит у меня в книжном шкафу на самом видном месте. И тот, кто открывал дверь в мою квартиру, заходил сюда и видел его. Вот позвонит Андрей, и узнаем, кто из нас прав.

В ожидании звонка Чернышева они молча сидели на кухне. Леша раскладывал пасьянс, а Настя методично чистила картошку. Она настолько ушла в свои мысли, что даже не заметила, как до краев наполнила очищенным картофелем огромную трехлитровую кастрюлю. Спохватившись, она смущенно повернулась к Леше.

— Посмотри, что я наделала. Куда ее теперь?

— Варить, — хладнокровно ответствовал доктор наук Чистяков, втайне радуясь, что Настя хоть немного отвлеклась от мрачных мыслей.

— Но мы столько не съедим…

— А мы и не станем. Сегодня поужинаем, а остальное будем понемногу разжаривать потом, можно с яичницей, можно с тушенкой.

— И правда, — Настя растерянно улыбнулась. — Я и не сообразила. Никогда впрок не готовлю.

— Да ты вообще никогда не готовишь, так что не оправдывайся. Давай маленькую кастрюльку.

— Зачем?

— Чтобы не ждать, пока весь этот котел сварится. В маленькой кастрюльке сварим отдельно картошку себе на ужин, а остальное пусть стоит на огне. Дошло?

— Как просто… Что это со мной, Лешик? Как будто мозги совсем съехали в сторону. Самых простых вещей не могу сообразить.

— Ты устала, Настюша.

— Да, я устала. Ну что же он не звонит?

— Позвонит, не дергайся.

Когда Андрей перезвонил, она была почти на грани истерики.

— Ну что? — с трудом переводя дыхание, спросила она.

— Ничего. Восемь трупов, но все — не наши. Пять поджогов, но к нашему делу отношения не имеют.

— Андрюша, я очень напугана. Что мне делать? Есть идеи?

— Пока нет, завтра будут. Заеду за тобой в восемь часов.

— Хорошо.

Глава одиннадцатая

Константин Михайлович Ольшанский был слабым человеком. И он об этом знал. Для многих людей молчание — не проблема, они могут быть чем-то недовольны, на кого-то обижаться, затаить зло, могут чего-то не понимать и спокойно жить с этим месяцы и даже годы, не стараясь выяснить отношения и расставить точки над «i». Константин же Михайлович этого не переносил совершенно. Психологи сказали бы, что у него слабая устойчивость к конфликтным ситуациям.

Он уже давно заметил, что с Володей Ларцевым что-то не так. Первое время он гнал от себя неприятные мысли, оправдывая явные огрехи в работе своего товарища недавно пережитой трагедией и искренне надеясь на то, что никто, кроме него самого, этих ошибок не замечает. Но после разговора с Каменской, когда она вслух и не стесняясь назвала вещи своими именами, Ольшанскому стало совсем скверно, хотя Анастасия и выразила намерение «спустить все на тормозах». Константин Михайлович был ей за это благодарен. Но молчать и делать вид, что ничего не происходит, становилось с каждым днем все труднее.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал звонок полковника Гордеева, который попросил следователя не ходить к прокурору с просьбой о продлении сроков предварительного следствия, а вместо этого, несмотря на наличие перспективных версий и ясно обозначившейся фигуры главного подозреваемого, приостановить производство по делу об обнаружении трупа Виктории Ереминой. Ольшанский знал Гордеева много лет и понимал, что за просьбой Виктора Алексеевича стоят очень и очень серьезные аргументы, которые не следует обсуждать по телефону. В иной ситуации он, может быть, и потребовал бы объяснений и веских доводов… Но не теперь. Потому что боялся, что разговор этот уйдет «вглубь» и обязательно коснется первых дней работы по делу, иными словами — Володькиной халтуры. Нет, к этому Константин Михайлович морально готов не был: ведь для полковника и его подчиненных не секрет их с Ларцевым дружба. Значит, придется либо делать вид, что ничего не заметил, и расписаться в своей профессиональной несостоятельности, либо как-то объяснять свою терпимость к недобросовестности майора Ларцева. Поэтому Ольшанский только вздохнул и сдержанно ответил Гордееву:

— Поверю вам на слово, вы меня никогда не подводили. Постановление вынесу в первый же день после новогодних праздников, третьего января как раз два месяца истекут. Устраивает?

— Спасибо, Константин Михайлович, сделаю все, чтобы вас не подвести.