Украина и остальная Россия

…Кстати, составив словарь живого языка Украины, Шевченко назвал его «Словарь южнороссийского говора», подчеркнув региональность диалекта. И верно: языковое единство Руси никогда не было абсолютным. Различия говоров идут ещё с начала нашей эры, когда балтские и иранские народы смешивались, давая начало первым славянским племенам. И даже сейчас — после 70 лет радиовещания, 60 лет всеобщей грамотности и 40 лет Центрального телевидения — невозможно перепутать бытовые говорки архангелогородских поморов, псковских скобарей, мозырских полещуков, закарпатских русинов, донских казаков, причерноморских новороссов; да, собственно, и черниговца от тернопольца легко отличить на слух.

Ну и что же? По сей день французский «ланге д’ок» отличается от французского же «ланге д’ойль». Жители Пекина и Шанхая вообще говорят на разных языках, оставаясь китайцами. Доныне туринцу и неаполитанцу впору общаться через переводчика. А диалекты Мюнхена, Гамбурга и Берлина похожи куда меньше, чем диалекты Львова, Киева и Москвы. И всё это не мешает существовать единым Франции, Италии, Германии, Китаю…

Естественно, из множества диалектов выделяется основа для формирования единого языка. Таким на Руси и стал книжный, городской русский язык, сохранённый черноризцами киевских монастырей, утверждённый дьяками московских приказов и подхваченный первыми светскими поэтами Санкт-Петербурга.

А вытеснение диалектов из общественной жизни связано лишь с тем, что единый язык удобен государству. Обучение на книжном русском гарантировало империи возможность использования на государственной службе всех грамотных. Необъятная Россия нуждалась в кадрах, и бюрократия добивалась, чтобы её служебный язык знали все, кому легко его выучить. Только этим и объясняется пресловутая «русификация»! Ведь холмогорского мальчика Михайлу, будущего академика, и подростка-волгаря Аввакума, будущего вождя раскола, тоже не учили в школе ни диалекту поморов, ни волжскому, специфически окающему говорку… Есть и обратный пример: в Австрийской империи горожан было куда больше — и должностей не хватало даже немцам; поэтому Габсбурги всячески поощряли обучение на славянских языках, оттесняя большинство своих подданных от кормила власти.

В конце концов, дома мы можем «розмовлять», «гуторить» или «баять». Но школа должна научить нас разговаривать. Так, чтобы нас понимали не только односельчане или даже земляки…

5

…Впрочем, даже и единый язык — еще не гарантия единого народа. Единоязычные, но принципиально разные по культуре сербы и хорваты даже в просвещённом XX в. явили миру пример средневековой нетерпимости православия и католичества. А вот в подавляющем большинстве земель Руси именно единая Русская (не Российская!) Православная церковь стала обручем, скреплявшим духовное единение всех ветвей разорванного РУССКОГО народа.

Изначально церковность Руси была нераздельно связана с её государственностью. И если в эпоху величия Киева владычный престол находился именно там, то уже во второй половине XIII в. митрополит Кирилл перенёс его во Владимир, а позже митрополит Пётр — из ветшающего Владимира в расцветающую Москву. И вместе с владыками меняла резиденцию икона Божьей Матери, олицетворявшая и единую — от Киева — русскую государственность, и единый — от Бояна — русский народ. В эпоху распада именно Русская Православная церковь оставалась гарантом духовного единства расколотого народа, окормляла всю паству, независимо от подданства.

Разумеется, временные владельцы отдельных русских земель ради закрепления своего политического господства стремились расколоть русскую Церковь, вырвав Малую (тогда ещё просто Литовскую) Русь из-под омофора Московской митрополии. Естественным следствием отрыва должно было стать окатоличивание — гарантия духовной изоляции покорённой Руси. Но даже неискушённые в догматах смерды инстинктивно ощущали угрозу. Именно поэтому провалилась первая попытка создания Малороссийской Автокефалии, предпринятая князем Ольгердом и митрополитом Киприаном в XIV в.

А Уния 1596 года ещё откровеннее Автокефалии жертвовала верой в угоду политике. Противоестественное соединение несовместимых канонов, пренебрежение догматами приводило православного либо к католицизму — но и к утрате духовной связи с предками, либо к лицемерию — пусть неосознанному — перед Господом. Не зря сами католики относились к униатству с презрением, справедливо видя в нём религию компромисса.

И значит, учреждение Автокефалий или Уний по воле властей земных есть по сути нескрытое глумление над верой, что хуже ереси, ибо Церковь — вне политики и над нею. А иерархи, потворствующие властям в расколе, есть отступники от Господа, предающие Дух ради суеты. Миряне же, увы, не сильны в богословии.

Они верят пастырям своим — и оказываются невинными жертвами бесстыдных политиканов…

6