Украина, которой не было

Как видите, позиция «украинофоба» Ваджры полностью совпала с позицией украинофила Костомарова.

Наверное, единственным исключением в провинциальном украинофильском литературном примитивизме был Иван Франко. Однако, несмотря на его «свидомисть», он не был «украинским» писателем. Франко — чистый продукт европейской культуры. Его представление об «Украине» (а точнее, Малороссии), которую он воспевал, но никогда не видел воочию, четко укладывается в рамки украинофильской идеологии, почерпнутой им при переписке и непосредственном общении с малорусскими и галицийскими украинофилами. Именно под ее воздействием он из польского социалиста трансформировался в национального «украинского» социалиста.

Необходимо отдать должное Ивану Яковлевичу, он обладал ярким талантом мыслителя и писателя, но… отнюдь не «украинского», а европейского. Что знал он о реальной Малороссии, просидев всю жизнь в Галиции? То, что он писал об идиллическом образе под названием «Украина», да еще с национал‑социалистическим уклоном, и призывал за него бороться, не делало его «украинцем». Он, как я уже сказал, сформировался в европейской культурной и политической среде конца XIX века и на идею «Украины» смотрел, как мог бы тогда смотреть национально настроенный европейский социалист того времени. Иван Франко — это феномен польско‑австрийской культурной среды.

Если подытожить, то что получается?

Получается, что вся вторая половина XIX века, которую сейчас называют «эпохой возрождения украинской литературы», была не чем иным, как временем возникновения и угасания провинциальной малорусской литературы, временем экспериментов малорусской интеллигенции с народным малорусским наречием. И не более того.

Даже сам Драгоманов был вынужден признать, что «в остальные же годы литература украинская в России пошла назад, а не вперед, как это можно видеть, например, по тому, что лучшие тамошние украинские писатели, Нечуй и Мирный, упали до таких произведений, как «Опята», «Перемудрил», и показывают такую темноту мыслей и такой недостаток даже поверхностного литературного вкуса, который видно, напр., в повести «Над Черным морем». Взгляд на действительную литературную умелость такого Тургенева или Толстого или по крайней мере на натуральность картин такого Гл. Успенского мог бы показать лучшие литературные образцы молодым галицким писателям …»[125]. А потом добавил: «Теперь произведения даже наиболее ученых украинолюбов стоят значительно ниже по научной ценности, чем произведения чистых москалей или украинцев‑общерусов»[126].

Думаю, что многие с этим не согласятся.

Безусловно. Но я и не рассчитываю на то, что все поголовно примут данный взгляд на вышеуказанные вещи. Это было бы странно.

Однако моим оппонентам будет очень сложно объяснить тот факт, что во второй половине XIX века на ниве малорусского культуростроительства украинофильство смогло себя, и то с трудом, воплотить лишь в этнографии и литературе. Если весьма небольшая малороссийская литература XIX века (названная впоследствии «украинской») не была только продуктом увлечений провинциальной русской интеллигенции Юго‑Западного края, то где же весь пласт малорусской («украинской») культуры, в рамках которой родилась и развивалась малорусская («украинская») литература? Его‑то как раз и нет! Вот в чем все дело. На тот момент была лишь общерусская культура и общерусская литература, в рамках которой, как составная часть, существовал сегмент малорусской литературы. Даже «свидоми» кандидаты, доктора и «членкоры», взахлеб рассказывающие о непревзойденном великолепии «украйинськойи литэратуры», признают, что в XIX веке, когда происходил бурный подъем национальных литератур Европы, «Украина переживала его прежде всего на уровне колониальной (или полуколониальной) “малороссийской литературы”»[127]. Другого и быть не могло.