Украина скаче. Том I

Когда мокрое полотенце на горячем лбу совсем высохло, Бардак принял сидячее положение и, будучи сказочно рад, что мозг по-прежнему в рабочем состоянии, решил осуществить вояж в Европу. Надо прощупать, что думает Ангелина Муркель, француз Олланд, эти два кита Евросоюза, а что касается остальной мелкоты, типа Латвии, Эстонии или Румынии, стоит ногой топнуть и они все падут на колени, низко опустят головы и дружно произнесут: «Окей!» Особенно Грибаускакайте, она просто влюблена в меня и Муркель тоже влюблена. Все дамы знают, что у негров мужское достоинство не то, что у белых. Недаром у нас рождаемость в два раза выше, чем у других народов.

Вошла женщина лет тридцати в белом халате, Моника. Медсестра должна была сменить полотенце на лбу. Увидев его сидящим, она пришла в ужас:

– Вам надо немедленно лечь.

– И тебе надо лечь, – сказал Бардак.

– Вы с женой в разводе, я это знаю, а отсутствие секса для такого великого человека, как вы, отрицательно влияет на вашу работоспособность. А это… это, приводит к тому, что такая великая страна, как США, остается без управления. А вдруг тайфун, а вдруг русские ракеты. Что мы, сиротки, будем делать, а, Бардак?

– Вот видишь. От тебя зависит судьба Америки. Снимай одежду.

Моника была в растерянности. С одной стороны его тело так дурно пахло, что вся прелесть интима могла быть сведена к нулю, с другой стороны судьба Америки не могла ей быть безразлична. Она уже расстегнула верхнюю пуговицу на кофте, как влетел Джон Маккейн. Он сразу начал рубить с плеча. Нудельман – дура, она не видит на полшага перед собой, все перепутала. Музычко, выдающегося сына Украины кокнули просто так, а он, Маккейн, строил относительно Музычко далеко идущие планы.

Моника обрадовалась такому повороту событий и выскочила из покоев президента.

– Послушай, Джон, друг! Я отправляюсь в Европу, а потом и в Азию. Я должен прощупать эту курицу Муркель, этого гомосека француза Олланда, мне надо знать, не изменили ли они своего негативного отношения к России, а то… стали раздаваться голоса журналистов в Германии, что, дескать, санкции по отношению к России невыгодны Германии. А за Германией следует и Франция. Надо мягко, осторожно на них надавить.

– Так в Евросоюзе 28 стран, что с ними ты будешь делать?

– Топну ногой, сначала левой, а потом правой. Мелкота, одним словом. Каждая страна меньше одного нашего штата. Когда я там бываю, у них дрожат колени, губы и трясутся руки. Мне все время говорят одно и то же: ес, ес, ес.

– Смотри, Бардак, про рубль там не забудь. Задави его, да так, чтоб он ничего не стоил, карточки все заблокируй, счета заморозь, пусть богачи превратятся в нищих, а он приходит к нам с протянутой рукой.

– Ты, Джон, умный человек. Если бы не был моим оппонентом, я взял бы тебя к себе.

– Нет, не получится: я с темнокожими не вожусь. Если хочешь, возьми меня с собой в Европу, я буду тебя критиковать, иногда и поносить, а ты меня хвали, хвали, и наша популярность в народе достигнет космических высот.

– Когда наши войска будут маршировать по Красной площади в Москве, я возьму тебя в Россию.

– В эту дикую страну? Да ты что? Там на верблюдах передвигаются.

Конечно, разговор двух умных людей может войти в историю, если американские журналисты все еще не смогут открыть глаза и посмотреть, что творится в мире, а будут сидеть в бункере без окон и света, и строчить всякие дешевые статейки о величии Америки.

Может, сами того не зная, американские журналисты, получая баснословные гонорары за свои сочинения основанные на бесстыжей лжи и двойных стандартах, служат хорошим примером для подражания.

К примеру, в Украине средства массовой информации за несколько дней превратились в потоки лжи и фальши, а журналисты, словно их подменили, запросто называют мужественных людей сепаратистами, убийцами в то время, как киевская хунта послала на землю этих сепаратистов танки, самолеты, пушки и БТРы. Если в Одессе сжигают бандиты живых людей, то украинские журналисты пишут: они сами себя сожгли. Ложь рождает ложь, убивая правду.

62

Прежде, чем отправиться в очередной вояж по Европе и Азии, Бардак вызвал Госсекретаря Джона Кэрри для обычной в таких случаях накачки, но в виде милой беседы, в которой содержались пункты обязательного, в крайнем случае, желательного исполнения. Джон Кэрри не блистал ни умом, ни внешностью: его голова вместе с подбородком походила на перевернутую грушу хвостиком вниз. Судя по его постоянному грустному выражению лица, этот природный изъян угнетал его, словно ему отрезали ногу по колено, и он может передвигаться только при помощи костыля. Чувство обиды подогревалось абсолютным безразличием к нему, как мужчине, со стороны прекрасного пола. Если Бардак всегда раскрывал рот, даже на полет мухи, обнажая белоснежные зубы, и не обращал внимания на то, что его рот становится шире, то Кэрри всегда держал рот закрытым, а губы немного сжатыми. Однако его внешний вид говорил о том, что он добрее своего шефа и чувства мщения и злобы, присущие африканцу, его не беспокоят.