Украина в огне

В одиннадцать на базу влетел Петин «уазик». Со Штейнбергом мы подружились в Северодонецке – несколько раз его минометы крепко нас выручили, пару раз сами под ними чуть не легли. Дело такое – алягеристое – всякое бывает. Батарея вначале входила в Буслаевский полк, а потом, с повышением, Иваныч забрал мужика к себе в бригаду и сделал личным резервом «Команданте». Минометчиков вообще-то хватало – и спецов, и самих самоваров, особенно в последнее время, но капитан – из наших, настоящих, проверенных бойцов.

Все считали Петю евреем, хотя он числился чистым немцем. Родился в благополучно забытом им Казахстане, а на Луганщину попал в невинном детстве, с переездом родителей. С шуточками он соглашался, кивал головой, гортанно курлыкал: «Я, я – юде!» и, кажется, от души забавлялся.

Внешне, без вопросов, – вылитый аид или даже фольксдойче… правда, с ярко-рыжим лейблом через все курносое, веснушчатое лицо – «Made in Rjazan». Но даже откровенная славянская внешность не смущала особо продвинутых ценителей чистоты расы: «штейн»? значит – «берг»! Хорошо хоть у нас народ, уже сполна вкусив «сладких» плодов прикладного национализма, за один вопрос: «Какой ты нации?» – мог, не особо взирая на статус вопрошателя, банально начистить тому харю.

Как по мне, Пете вообще было начхать на национальности. Хотя, как сам рассказывал, в подмосковной Коломне, где он успел закончить военно-артиллерийское училище, старшие товарищи из курсантиков особо попервах от души забавлялись, напоминая «товарищу Петерсу» о вездесущей пользе немецкой пунктуальности – в караулах, уборках да в нарядах по кухне.

Над своими минометами капитан откровенно посмеивался и всерьез их за артиллерию не считал. Говорит: «За две бутылки водки – обезьяну научу!» При всем этом стрелял – снайперски да народ свой гонял – всем бы так подготовкой личного состава заниматься.

Когда Штейнберг получил шестой 120-миллиметровый полковой миномет, пообещал всем, кого считал друзьями, раздать часть своих старых батальонных – 82-миллиметровых. Лично я бы не отказался от парочки «подносов» – необходимый литраж, двоих толковых мужиков да с десяток шерпов уж как-нибудь бы организовал.

Штука, при всей громоздкости, дельная. Особо в славном деле отсечения пехоты от бронетехники – азбуки городских боев. Плюс лупит, скотина, с закрытых позиций, причем таких, куда и СОРовские кудесники не всегда достать могли. Да по весу и габаритам «самовары» не шибко от моих «Утесов» [54] отличаются. Только если крупнокалиберные с «АГСами», как ни выставляй, считай, пацанов смертниками поставил, то миномет спокойненько можно спрятать за квартал в любой яме и так же быстро перекинуть в другое место – пока «шпаки» [55] не прилетели.

Петя, увидев меня, радостно пошел навстречу, а я впопыхах не приметил парня, следом вылезавшего из кабины.

– Ты как, братишка? Заждался небожителей?

– А ты думал?! Даром я, что ли, прикрытия добиваясь, два часа по командирскому столу небритой пяткой стучал! Где мои самовары?

– Быстрый какой! Отдам в свое время. Не кипишуй! Посмотри лучше, кого я тебе привез… – Он развернулся к своему щупленькому попутчику.

Подле нас спокойно стоял молодой парень – невысокий, худенький, чернявый. Камуфлированная разгрузка без броника да традиционный для «продвинутых» «АКМС». Все бы ничего, если бы не развернутая до самых глаз горловина свитера…

В Конфедерации слишком хорошо знали эту неписаную моду помеченных страшным клеймом «Львовского поцелуя».

Откуда у окров пошла страсть увечить пленных отрезанием губ, не знал никто. Какую роль в этом изуверском обычае занимал город Львов – тоже. Только вот на каком-то этапе вооруженного противостояния стало все чаще и чаще звучать это сразу ставшее зловещим словосочетание. Во всяком случае, не так уж и недавно. Первые фотографии черепообразных лиц я видел еще по работе в «контре».

Меня вдруг словно толкнуло что-то изнутри – ведь это же Гирман!

Он заметил мое замешательство и, первым сделав шаг навстречу, негромко сказал:

– Все нормально, Кирилл Аркадьевич. Здравствуйте!

– Здравия желаю, Борис Яковлевич… – Неловкость хотелось бы как-то замять, но нужные слова враз выдуло из головы. – Честно говоря, я представлял вас иначе.

– Это? – он указал ладонью на закрытый свитером рот.

– Да нет, что вы. Возраст да и… – Как столовому серванту рассказать новенькой тумбочке о правильном понимании понятия «габариты»? – Поболей вы, по рассказам, казались.

Он улыбнулся – уголки темных глаз поползли в гору.

– Да… Я еще могу разделяться на три части, а в полнолуние становиться невидимым.

– Ха! Ну, это я и так знаю!

Действительно, что-то я тормознул. Помню легендарную, десятки раз слышанную историю о том, как в Рубежном Гирман спалил обвешанную сверху донизу металлокерамикой, системами динамической защиты и прочими фенечками глубокой модернизации, навороченную польскую «Тварыну» [56] .

Просчитав маршрут бронегруппы, он с ночи залез в полуразрушенную кирпичную трубу снесенной почти до фундамента районной котельной. Держалась она якобы на честном слове, и в ней светилось несколько дыр от снарядов, сквозь которые сей урбанистический шедевр просматривался насквозь. Боря заранее завязал узел на скобе ступеньки снаружи, а сам стальной трос – закинул внутрь трубы. На чем и как он расположился, история умалчивает, но, мартышкой на суку просидев половину суток, – дождался.

Пока его бойцы отвлекали противника огнем из руин соседнего квартала, Гирман спустился по тросу несколько метров, оказался напротив хорошего сквозного пролома и менее чем с сотни шагов, сверху вниз, смачно приложился из тяжелой «Таволги» [57] в заднюю полусферу башни. После, сжигая руки, съехал по тросу вниз и, песчанкой юркнув по заготовленному в руинах проходу, исчез в лабиринтах развалин до того, как авиационные пушки «Лёли» [58] спаренным огнем заподлицо срезали на все сто пудов отслужившую свое предназначение трубу.

С моим пузом такой цирковой номер не проделать, тут и к бабке не ходи. Совсем не крупному Штейнбергу – тоже слабо. Да и по-хорошему мало найдется хитрецов, готовых повторить Борин трюк, а тех, кто смог бы просчитать все и, главное, решиться на подобную головоломную авантюру, – на пальцах одной руки перечесть можно.

– Пацаны, что за хренотень – тут все свои, кончайте «выкать». – Прав Петя, да и влез вовремя.

– Да, действительно, Яковлевич… – Я протянул руку. Он вновь невидимо улыбнулся и пожал в ответ.

Добрый, скромный, тихий мальчик лет двадцати пяти. Ему бы очки еще – вылитый ботан – рядовой аспирант Стасовой кафедры. И это – он: прошедший кошмар лагеря для перемещенных и обезображенный на всю оставшуюся жизнь, выкупленный за деньги еврейской правозащитной организацией и бежавший от сытой жизни опять на войну, сжегший вместе со своими гранатометчиками народу и техники на десять международных трибуналов, неуловимая гроза и гордость обеих воюющих сторон в одном лице, охраняемый пожаром войны и объявленный в розыск пятью независимыми государствами международный военный преступник – Борис Яковлевич Гирман!