Украинские хроники (СИ)

Солнце, холодное, весеннее, плеснуло навстречу не греющим золотом. Затем оно протаяло, открыв Пашкиным глазам насыпь строительного мусора, стиснутую остатками стен. Мусор настолько слежался, что разобрать, где в нем что, было уже невозможно.

Сепар остановился.

— Раньше здесь был дом, — сказал он. — Четыре подъезда по тридцать шесть квартир. Сорок семь человек, не выехавших, не успевших спрятаться и, видимо, уверенных, что по ним стрелять не будут. Шесть детей, одному не было и годика.

Семка толкнул Пашку плечом.

— Брешет!

На насыпь взбежала лохматая собачонка и залаяла на экскурсантов. Краснела воткнутая между кирпичами кладки гвоздичка.

— А мы стоим под Киевом, но нет, не лупим по кварталам, — сказал сепар словно бы самому себе, — хотя и очень хочется. Все, экскурсия окончена. Вас ждет обед и кино.

— А что за кино? — спросил кто-то.

— Полезное.

— Мейд ин Новороссия?

— Мейд ин Украина. Вам понравится.

На обед был наваристый, мясной борщ и рис с котлетами. Семка уплетал за обе щеки. Пашка больше смотрел на плакаты и на пристроившегося в уголке сепара. Сепар пил кофе вприкуску с сушкой. Девчонка-повариха принесла ему второе, но он мотнул головой, отказываясь. По оголившемуся предплечью у него, оказывается, шел шрам. Извилистый и длинный.

Это наши его, подумал Пашка.

От мамкиного звонка он вздрогнул, захотелось почему-то спрятаться под стол.

— Синку, ти квиток не втратив? — спросила мамка.

— Ни.

— Бережи. Грицько з екскурсії ковбаси і шоколаду привіз п'ять кілограм, йому з того квітку видали. Зрозумів?

— Зрозумів. Все, у нас кіно зараз.

— Ось сепаратисти прокляті!

Мамка не успела обругать донбасских — Пашка отключился.

На кино их собрали в одном из классов. Часть парт была новая, а часть — старая. Они расселись. Сепар опустил перед классной доской полотно экрана. Затем прошел перед окнами, запахивая шторы, убирая дневной свет.

— Здравствуйте, дядь Вова.

Мальчишка лет пятнадцати, коротко стриженный, неулыбчивый, притащил в класс проектор, поставил в проходе фанерную конторку, протянул провод, включил. Яркий световой прямоугольник заполнил весь экран.

Кто-то тут же заполз «рожками» из двух пальцев под лампу.

— А это боевик будет? — спросил Семка.

Сепар посмотрел на него остановившимися глазами.

— Кому-то и боевик.

— Дядь Вова, — обернулся от проектора мальчишка, — можно я не буду снова?

В его голосе прорезались жалобные нотки.

— Хорошо, — отозвался сепар. — Только покажи мне, как тут… какие кнопки… Я же не бум-бум в мирной технике.

— Тут просто…

На экране застыла непонятная картинка, затем резкость ее поменялась, очертился человек, бегущий сквозь пламя.

— Все, ага, понял, — сказал сепар мальчишке. — Ну, ты давай.

Мальчишка вышел. Свет потух. У Пашки почему-то екнуло сердце.

— Кому станет плохо, может выползти в коридор, — предупредил сепар.

Кто-то недоверчиво фыркнул слева.

Затем началось кино. Это были жестокие, не приукрашенные кадры, документальные хроники послемайданной Украины, спрессованные в минуты.

Стало тихо.

Киев. Одесса второго мая. Девочки, разливающие бензин в бутылки. Ор толпы. Маски, цепи, рюкзаки. Огонь. Море огня. Прыжок из окна. Добивай, добивай, суку! Господи, что вы делаете? Остановитесь! Безумные, бессмысленные глаза. Смерть ворочается в человеческом море, подминая отдельные фигурки. Полотно лопаты вонзается в ногу. Выстрелы. Снова огонь. Взмах руки. Ах, полетела! Колорад, гори! Колорад, гори!

Ще не вмерла Україна!

На колени! Просите прощения у людей! Вы не «Беркут», вы — убийцы! Хто не скаче — той москаль! Хто не скаче — той москаль! Безумие топит площади и скачет, скачет, скачет. Трупы лежат там и здесь, обгорелые, убитые, оставленные без помощи и участия. Кровь сворачивается на мостовых, память вглядывается седой старушкой.

Ватники! Все вы ватники! Убить, убить, убить!

Га-а, небесная сотня! Га-а, Україна понад усе! Марш-марш, правой-левой. Территориальные батальоны, бойцы национальной гвардии, добровольцы и патриоты, не дадим топтать ворогу рідну україну! Смерть замурзаним шахтарям! Только мова! Только Украина!

Женщина лежит, обнимая ребенка. Бедро рассечено. Видны мясо и кость.

Дымки разрывов. Вздрагивает, покачивается земля. Бегут, неловко горбясь, люди. Летят щепки. Стреляй! Стреляй, это не люди — это сепаратисты!

Грохот перемалывающих асфальт гусениц. Трясется небо, прошиваемое очередью зенитной установки. Клубится пыль, укрывая лежащих рыжим саваном. Плачет ребенок, в плече застряла щепка. Звенит стекло.

Пашка забыл, как дышать. Ему выстрелили в сердце, и он умер.

Его Украина выглядывала из окопов молодыми голодными солдатиками, нетрезво покачивалась на ногах бойцами «Правого сектора», тяжело блевала, мочилась, заряжала «грады», стреляла по своим, не забывая вещать о мире жадным до смерти ртом, таращилась мертвыми глазами, грабила и жгла.

Он видел. Только это было еще не все.

Последние двадцать минут кино содержали фрагменты записей с камеры одного из бойцов батальона «Азов».