Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Вечерами у Щорса иногда собирались друзья. Как-то раз они явились с пакетами яблок, печенья, конфет.

— Я вижу, вы решили устроить настоящий пир, — засмеялся Щорс. — Ничего не имею против. Придется тебе, Фрума, похозяйничать. Ставь-ка самовар.

Тысленко, бывший командир роты Богунского полка, недавно назначенный Щорсом на должность начальника снабжения дивизии, шепнул что-то на ухо Фруме.

— Конечно, — сказала она.

Щорс погрозил шутя.

— Смотри, Тысленко, попробуешь моей плетки.

— Я говорю товарищу Фруме, что не грех бы нам сегодня и по рюмочке портвейна.

Тысленко, человек атлетического телосложения, говоривший всегда громовым басом, сказал это так тихо и робко, что все засмеялись.

— Фрума! — крикнул Щорс. — Спасай меня! Они устроили настоящий заговор. Я запрещаю командирам возить с собой жен, — они заставили меня жениться. Я за пьянство предаю суду трибунала, — они хотят меня самого сделать пьяницей. Заговор! Настоящий заговор!.. Фрума, что ты делаешь? Ты заодно с ними? Теперь я пропал.

Откуда-то появилась бутылка, Фрума раскупорила ее.

— А ты не бойся, Николай, мы тебе не дадим, — сказала Фрума.

— Нет уж, извините, если ты с ними заодно, я тоже запью с горя.

Щорс состроил такую мрачную физиономию, что все опять прыснули. И смех весь вечер не прекращался в комнате.

Взяв рюмку портвейна, Щорс понюхал его, выпил глоток и, передернувшись от отвращения, выскочил из-за стола, отплевываясь.

— Нет уж, вы пейте вино, а я буду пить молоко… Фрума, дай мне молока — запить отраву.

Фрума поставила перед ним кувшин с молоком, и он пил стакан за стаканом, облизывая от удовольствия губы и приговаривая:

— Пейте, Николай Александрович, молочко, пейте, проживете сто лет и еще столько же, если не умрете раньше.

— А у вашего муженька, товарищ Фрума, локти-то протерлись, — заявил вдруг Тысленко, — пора бы костюмчик переменить.

Несколько голосов сразу подхватило:

— Да, Николай, пора переменить.

Щорс оглядел себя в зеркало.

— Что вам нужно? Костюм чистый, дыр нет, пуговицы все, как часовые на посту, сам проверяю караулы.

— А вот примерь, не лучше ли будет? — пробасил Тысленко, торжественно вытаскивая из-под стола новенькие хромовые сапоги и военный костюм, сшитый специально для Щорса по секрету от него.

Щорс удивленно смотрел на костюм, застыв в нерешительности на какое-то время.

— Тысленко, ты как фокусник в цирке! Настоящий снабженец. Думаю, будет лучше. И мерить нечего! — воскликнул Щорс. — Давайте, сейчас же облачусь в него.

В этот момент Николай напоминал мальчишку, которому показали красивую игрушку.

Щорс вышел в соседнюю комнату и вернулся в новом костюме.

— Это же черт знает что такое! Как будто на меня сшит… Сознавайтесь, как мерку снимали?

— Не угадаешь!

— Угадаю.

— Ну?

— Когда спал.

— Угадал.

Все громко рассмеялись. Щорс опять подошел к зеркалу.

— Теперь, Фрума, мне стыдно с тобой на улице показаться.

— Ну, это мы быстро уладим, — сказал Тысленко и сунул голову под стол. — А это что? А это?

Фруме были преподнесены: шляпа с широкими полями, шелковое платье и изящные туфельки.

— Извольте переодеться, товарищ.

Фрума замахала руками:

— Что вы! Что вы! Ничего более подходящего не нашли для меня?

— Ну, без разговоров, Фрума, переодевайся, — сделав строгое лицо, приказал Щорс. — Сегодня у нас вечер сюрпризов!

— Есть, товарищ начальник.

Вскоре Фрума вернулась, лукаво пряча глаза под полями шляпы. Пышное шелковое платье ее было опоясано ремнем, на котором висел в кобуре браунинг. В туфлях на высоких каблуках она переступала осторожно, точно боялась споткнуться.

Фруму встретили аплодисментами.

— Музыка, вальс! — крикнул Щорс.

Он подскочил к Фруме и обнял ее за талию. Но напрасно друзья старательно высвистывали на губном оркестре вальс — ни Щорс, ни Фаня не умели танцевать. Они оттоптали друг другу ноги. Наконец, Щорс выпустил из объятий свою даму и, безнадежно махнув рукой, сказал:

— Нет, Фруня, плохие мы с тобой танцоры. А жаль!..

Перед отъездом Фрумы они решили пройтись по набережной Днепра. Солнце опускалось к горизонту, отражаясь яркими бликами в мелких волнах могучей реки. Шли молча, взявшись за руки. Фрума о чем-то задумалась. Она чувствовала, что в ней что-то изменилось. Мечтательница превратилась в серьезную женщину с разумными взглядами на свое нынешнее положение жены командира Красной Армии. И до того велика, до того ощутима была эта перемена, что девушка только теперь стала казаться самой себе действительной личностью, тогда как недавно она была только тенью Николая Щорса. А Николай смотрел на горящий в лучах солнца Днепр. Вдруг он остановился и начал читать Шевченка:

…Як понесе з України
У синєє море
Кров ворожу… отоді я
І лани і гори —
Все покину і полину
До самого бога
Молитися…

— Много крови пролилось в Днепр, и вражеской, и крови рабочих и крестьян… — к никому не обращаясь, промолвил Щорс. — Но вот молиться… Тут бы я поспорил с Тарасом. Как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. В этом смысле мне больше по душе слова нашего гимна, Интернационала: