Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Николай видел, как загорелись глаза у Зубова. Именно он досаждает больше всех: не полагайся на немцев! Бить их заодно с гайдамаками. Так думает и сам Щорс. Но ему хотелось бы использовать самую малую возможность избежать крови. А ведь ее избежать можно, как показывали эти дни, нужно иметь великое терпение. Немцы народ особый, отличимый от них, живет больше рассудком, нежели чувствами. В поведении их преобладает расчет. Зубов прав, утверждая, что они «уважают» силу, бить только крепче их надо. Лопается терпение и у него. Отдаст сейчас приказ о наступлении на Клинцы. А там сильный гарнизон, штыков 500 немцев и гайдамаков, две трехдюймовые батареи. По ветке Клинцы — Новозыбково курсируют бронепоезда. В Ардоне попробует столковаться с полковым Советом…

Задолго до рассвета Богунский полк выступил на Клинцы. От поселка Ардон верст пять. Полпути шли в колоннах побатальонно, потом развернулись в боевой порядок. При приближении к железнодорожной станции немецкий бронепоезд, видневшийся на фоне побелевшего неба, бесшумно уполз за березняк, в сторону разъезда Святец. Николай, зачехлив бинокль, обернулся к Зубову. Во взгляде его — торжество, лукавая усмешка: «Что? Фома неверующий, говорил тебе…»

— Неизвестно, сколько синежупанников в городе. За ночь, могло быть, подвалили… Уж больно тихо, что-то душа ноет.

Станцию заняли без боя. Города не видать за сосновым бором, еще версты две. Не останавливаясь, цепи вошли в лес. Внезапно, разрывая лесную тишину, зачастили взрывы. Орудийная пальба доносилась не только из города, но и с тыла, со стороны станции. Засада! В пылу Николай даже не подумал, что это мог вернуться немецкий поезд. С «льюисом» в руках поднялся над залегшей в снег цепью.

— Батальон, за мной!

Увязая в глубоких сугробах, он шагом направился через открытую опушку к видневшимся садам. Оттуда, из окопов, усилился ружейно-пулеметный огонь…

Пока батальон Кощеева, прижатый к снегу, отбивал контратаки, батальоны Зубова и Гавриченко с правого фланга, со стороны кожевенного завода, ворвались в город. Но, не выдержав штыкового натиска гайдамаков, они отступили в лес.

С тыла сгущался орудийный огонь. Снаряды рвались кучно, прицельно. Закравшееся подозрение подтвердили разведчики: да, бьют немцы! Вернулся бронепоезд. За стрелками, в березняке, скапливаются темно-зеленые фигурки в касках.

Надвигались сумерки. Боясь окружения, Николай отвел полк назад в Ардон. В штабе вскрылось полностью коварство немецкого командования в Клинцах: пленный молодой солдат, знавший лично Пильца, председателя полкового Совета, ничего не скрывал, поведал как на духу. Разгневанный неудачей, напрасными жертвами, обуреваемый обидой на словоотступников, Николай написал в Стародуб комполка Боженку. Сообщил, что в Клинцах немцы продались за 2 миллиона рублей для защиты фабрикантов. При попытке вступить в город богунцы были встречены орудийным и ружейным огнем. Из Новозыбкова подогнали бронепоезд с пехотой. В самих Клинцах сильный гарнизон — человек 500 немцев и гайдамаков и 8 орудий. Он намерен жестоко расправиться. С этой целью стягивает все силы бригады в Клинцы. Попросил с этим же кавалеристом передать ответ, когда прибудет, и о передвижении.

Перечитав, остался недоволен: всего-навсего донесение равного равному, в лучшем случае — просьба. На другом листе написал: «С получением сего — двигаться по маршруту — с. Блинка на Большую Топаль и Туросну. Цель — Клинцы. Дойдя до ст. Займище, дашь мне знать». С силой нажимал чернильным карандашом: «Командир 2-й бригады Николай Щорс».

Наутро Николай почувствовал себя плохо. Душил кашель, потел. Дался вчерашний день. Украдкой поглядывал на носовой платок. Скрывая недомогание и дурное настроение, провел разбор неудавшейся операции. Не давая воли гневу, придерживал и срывавшихся на крик комбатов. На Зубова прицыкнул, будто на мальчишку. Не обиделся, сидел важный, скрестив руки, — его батальон действовал выше всяких похвал. Первая рота у Кощеева подвела. Тыкалась бестолково меж сосен, боясь высунуть нос на опушку, когда соседи со штыками шли на гайдамацкие окопы.

Комиссар полка, перетирая в пальцах клочок бумаги, предложил сместить комроты Середу с должности.

— Круто, товарищ Барабаш, — вступился за чужого ротного Гавриченко. — Первый бой у парня. Обломается, войны на его век еще хватит.

— Середа начал ее с трусости.

— Может, растерялся?

Это голос Кощеева. Николай, кутая горло шарфом, делал вид, что не замечает взглядов, обращенных к нему. Ждут его решения. Комиссар в одиночестве. Чувствуя это, он морщит лоб, с трудом сдерживается, чтобы не поднять на него, командира, глаз. Конечно, берет он круто: Середа в самом деле растерялся. Вчера сам вывел из соснового бора топтавшуюся без дела роту. Можно бы его и оставить, удовлетворившись крепким разговором. Нет, падет авторитет Барабаша. Ротного подобрать легче, нежели комиссара полка. Есть подходящие из вернувшихся с двухнедельных курсов.

— Кого предлагаешь? — спросил он у Барабаша.

— Выдвинуть помкомроты Ковшера.