Украинский рубеж. История и геополитика

Но потом появляются революционеры-демократы, огромное влияние оказывает марксизм и прежде всего атеизм. И нельзя забывать ненависть Энгельса и Маркса к России… Даже в Советском Союзе — в стране победившего коммунизма, где памятники Марксу и Энгельсу, где привилегированный Институт Маркса — Энгельса — Ленина, — никогда не было опубликовано полное собрание сочинений Маркса и Энгельса, чтобы не мучить советских людей подобным раздвоением. Энгельс даже в опубликованных трудах называет славян «ничтожным мусором истории», а Россию «варварской расой», и Бакунину дает отпор просто в лоб за то, что тот предлагает соединиться всем нациям в будущем после революции, когда мы все протянем друг другу руки. Энгельс отрезает: есть революционные нации, а есть контрреволюционные. И общности между ними никакой не может быть. И за контрреволюционными (пророссийскими) стоит грозная сила варварской России, о которой писал Маркс в неоконченном предисловии к своей работе, которая потом была издана в «Нью-Йорк тайме» выдержками. А полностью была напечатана в Англии, где он в Лондоне и прожил 25 лет до кончины. Мне говорил один историк, что источниками статей Маркса времен Крымской войны были публикации в британской прессе капитанов британских кораблей, осаждавших Севастополь. Пропаганда против противника — это естественно. Маркс писал, что русские выросли в кровавом болоте монгольского рабства. А вот европейцы мужали в суровом героическом тевтонстве.

Вот это отношение классиков к славянам перешло к марксистам, а поскольку марксизм и атеизм были приняты официально, то оно утвердилось. А поскольку русское сознание радикально и пламенно, ему неинтересна просто какая-то реформатская постепенная эволюция и деятельность, ему надо все или ничего, то Марксовы суждения о России и русском народе были приняты как догма. Лев Тихомиров пишет: чем больше человек был верующим до впадения в атеизм, тем большим радикалом и ниспровергателем он потом становится. Потому что он сохраняет христианскую психику, просто вместо Бога ставит себя на его место: «Се, я творю все новое!» Безусловно, уже к началу века во всей западной мировоззренческой раме, особенно в англосаксонской, Россия была варварской страной, препятствием для демократии. Раз тирания, ее не надо жалеть. Даже когда Февральская революция случилась, а потом и Октябрьская, полковник Хауз посоветовал президенту Вильсону поздравить большевиков, хотя рухнула союзница по Антанте. И вот Брестский мир. А как Черчилль возмущался Брестским миром и писал тогда, что Россия победу уже держала в руках, что «мы их привыкли считать прогнившей тиранией, но силу России можно измерить той силой ударов, которые она способна выдержать… Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо поедаемая червями». Так Черчилль, герцог Мальборо, относился к большевикам.

Он понимал, что большевики оставят Восточный фронт, придется еще самим повоевать с кайзеровской Германией. Хотя победа уже была нами определена, основной массив сухопутных сражений был на Восточном фронте. И ведь мы спасли Францию от неминуемого погрома буквально в первые три месяца войны. Маршалу Фошу приписывают фразу: «Если бы не жертвенная помощь России…» С мольбой обратились, и пошло русское неподготовленное наступление.

Мой дед первый свой Георгиевский крест получил за вынос полкового знамени из Мазурских болот, где погибла армия Самсонова. Последний — за Брусиловский прорыв, по-моему. А еще один — за эпизод, который мог бы войти в приключенческий фильм. Они на разведку поехали на лошадях, пробрались к какому-то дому, где пили шампанское австрийские военачальники. Сняли часовых, он ворвался в дом, схватил генерала, положил через седло — и ускакал с ним, и привез к своим.

С уплотнением мира внешняя сторона любой революции усиливается. Революция, безусловно, зреет внутри, но то, в какую сторону зашатавшееся государство опрокинется, зависит от многих, в том числе внешних факторов.

Есть честные, замечательные люди, идеалисты, верные коммунистической идее, я им говорю: вы же наследники «Духа мая 1945-го», а не Октября 1917-го! Однако они не всегда могут это принять. А если бы вы приняли идею мая 1945-го, за вас бы пошло в два раза больше людей, потому что это уже другой Советский Союз.

С другой стороны, наверное, правы те историки, которые утверждают, что вся интеллигенция, правящая верхушка в 1917 году оказалась невероятно беспомощной. Они полностью все развалили. Чтобы сковать железными обручами, а иначе страну уже тогда было не собрать, нужны были такие беспринципные, циничные люди.

Родоначальники революционного террора и самого этого термина — это французские якобинцы, у нас были эпигоны. Не надо искать вину, как Дзержинский говорил и Стучка, внутри контрреволюционного класса. Они не вольны в своих поступках, потому что они являются продуктом социальных условий. Надо просто посчитать, сколько их надо уничтожить. Это теория революционной законности, такая же, как была у Робеспьера.