Украинский рубеж. История и геополитика

«Спор об истории» был открыт крупным германским историком Э. Нольте, учеником М. Хайдеггера, когда идеологическая борьба «тоталитаризма и демократии» настоятельно требовала пересмотра интерпретации всех прежних суждений о мировой политике. Так, Россию стали обвинять даже и в развязывании Первой мировой войны. Западная историография ничтоже сумняшеся приняла трактовку марксиста М. Покровского, с легкой руки которого Первая мировая война до сих пор называется империалистической, хотя ей больше подошло бы название Второй Отечественной — как-никак России угрожало отторжение Прибалтики, Украины и лишение выхода в Средиземное море. Болыпевикам-то нужно было оправдать лозунг «поражения собственного правительства в войне». Но комиссия по установлению ответственности за Первую мировую войну в Версале в 1919 году однозначно постановила, что вина лежит на Германии и Австро-Венгрии, с ней согласился и американский конгресс.

Борьба с «империей зла» требовала новых идеологем, и фундаментальные книги Э. Нольте пришлись как нельзя кстати. В них виртуозно была выполнена задача: развенчать СССР — главного борца против фашизма, при этом не реабилитировать сам фашизм, но освободить Запад от вины за него. Э. Нольте интерпретировал Вторую мировую войну не как продолжение извечных стремлений к территориальному и геополитическому господству, а как начатую Октябрьской революцией «всеевропейскую гражданскую войну» между двумя «идеологиями раскола». Европа же, по Нольте, впала в грех фашизма исключительно для защиты либеральной системы от коммунизма и лишь потом скопировала тоталитарные структуры у своего соперника. В такой схеме мишенью возмущенного сознания становится советский тоталитаризм сталинского периода и пресловутый пакт Молотова — Риббентропа, которые якобы и стали причиной Второй мировой войны.

Западная и постсоветская литература постепенно наполнилась прямыми и косвенными обвинениями в адрес СССР, якобы ответственного за становление германского фашизма, формулируемыми в русле двух основных концепций. По одной из них, СССР и Германия будто бы уже с договора Рапалло, заключенного на Генуэзской конференции 1921 года с целью избежать изоляции, планировали завоевание мира, повели дело к войне и к пакту Молотова — Риббентропа. Здесь совершается натяжка исторических фактов, ибо договор Рапалло был заключен Советской Россией с демократической Веймарской республикой, в которой никто не предвидел появления Гитлера и национал-социализма. В. Ратенау не только не вынашивал планов долгосрочного партнерства с СССР, но порывался отклонить советское предложение. Далее, «рапалльская линия» в политике Германии практически истощается именно с приходом Гитлера к власти, и договор 1939 года, как к нему ни относиться, явился итогом совершенно иных обстоятельств.

Концепция Э. Нольте правомерно предлагает исследовать явление фашизма на широком социологическом фоне, однако он делает невидимым различие между фашизмом итальянского типа и национал-социализмом. Нельзя не согласиться с обрисованной Нольте беспомощностью европейских либералов, преждевременно торжествующих по поводу сокрушения христианских монархий и традиционных обществ. Политический лидер Италии Дж. Джолитти самодовольно изрек в ноябре 1918 года: «Последние милитаристские империи пришли к своему концу, и это великолепно… Демократия выдержала свое последнее, самое страшное испытание и празднует триумф по всему миру». Нольте, пожалуй, прав: «Без Джолитти нет Муссолини, по крайней мере нет успешного Муссолини».

Однако фашизм итальянского типа или хотя бы его элементы возникли одновременно, что не может быть случайным, почти во всех культурно-самобытных частях Европы после удручающих итогов Первой мировой войны и революций в Европе: в католических Франции, Испании, Португалии, Италии; в Европе англосаксонской и германской — Англии, Австрии, Германии; в Бельгии, Нидерландах, Дании, Скандинавии; наконец, в Европе православной и славянской — Греции, Болгарии, России, Югославии и даже в полумусульманской Албании.

По мнению Э. Нольте, энергия, вызванная из глубин общества, из самых традиционных крестьянских слоев, была направлена на «спасение либерального государства», что уже сомнительно. Католическая церковь вряд ли приветствовала «либеральную систему», в которой лаицизировались все общественные институты и образование, а антиклерикальные силы заполонили властные структуры и прессу. Однако «сумрачный германский гений» и западноевропейский «прометеевский» дух подавления и насилия оказались почему-то неспособны на христианскую антитезу как идеологии пролетарского интернационализма, так и либеральной атомизации, в результате чего «порыв» проявил все признаки вырождения — отношение к Церкви и к власти как служебному инструменту (Франко и Муссолини), насилие, экстремизм, шовинизм, экспансия.