Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Но вернемся к «этноциду». Придя к заключению, что люди умирали по месту проживания, С. В. Кульчицкий делает вывод: «В границах Украины геноцид целил своим острием не в украинцев как таковых, а в сельское население»[1140]. Оставим в стороне утверждение о «геноциде». Не будем останавливаться и на вопросе о том, был ли голод сознательно спровоцирован большевистским руководством, задумавшим (а не просто использовавшим) «террор голодом» в качестве метода создания колхозного строя, или же он явился результатом форсированной, если угодно, бесчеловечной политики, преследовавшей цель максимального обеспечения нужд индустриализации любыми средствами. Даже если гипотетически предположить, что высшее партийное руководство страны сознательно доводило и довело дело до голода в южных, юго-восточных и юго-западных регионах СССР, то логичнее это было бы назвать не гено-, а «классоцидом» – местью крестьянству, оказавшему весьма упорное сопротивление коллективизации, жестокому[1141], но действенному средству принуждения к работе в колхозах. Хотя до сих пор не представлено убедительных, прямых доказательств того, что власти намеревались целенаправленно уничтожить часть населения СССР и ставили перед собой эту задачу.

Правда, «реверанс» правящей идеологии С. В. Кульчицкий все-таки был вынужден сделать, заявив, что у «геноцида» все же была «национальная подкладка». Эта «подкладка» якобы присутствовала в тексте постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 14 декабря 1932 г. «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области»[1142]. В этом постановлении, подписанном И. В. Сталиным и В. М. Молотовым, помимо прочего говорилось, что на Северном Кавказе (имелась в виду Кубань) и Украине были допущены ошибки в проведении украинизации, а контроль за теми, кто эту украинизацию осуществлял на практике, был пущен на самотек. Благодаря этому «националистические элементы», петлюровцы и прочие получили легальное прикрытие для антисоветской работы. Особенно плотно они облепили прессу и школу. От северокавказских властей требовали в ближайшее время перевести делопроизводство в советских и кооперативных органах, прессу, а с осени 1933 г. – и преподавание в школах на русский язык. Далее союзное руководство предлагало ЦК КП(б)У «обратить серьезное внимание на правильное проведение украинизации» и вычистить контрреволюционные элементы из партии и советских органов[1143].

Это постановление вроде бы и стало свидетельством наличия «национальной подкладки». Но, как можно убедиться, оно не содержит ничего, что могло бы служить не только прямым, но даже косвенным доказательством «этноцида» украинского народа. Максимум, что можно предположить, основываясь на нем, – это то, что власти постарались воспользоваться удобной ситуацией для внесения корректив в проведение национальной политики. Заметим, не пересмотреть курс на создание украинской нации в целом, а именно внести в него коррективы. Скорее, в этом постановлении сквозит желание найти виновного в сопротивлении коллективизации, голоде и трудностях пятилетки и сделать его ответственным за просчеты и неудачи. На роль «козлов отпущения», помимо властей на местах, вполне подходили украинские националисты всех политических расцветок, от жовто-блакитных до ярко-красных, которые уже давно стали порядком поднадоедать советскому руководству. Нелишне отметить и то, что в целом ряде случаев действительно прослеживалась прямая связь между состоянием сельского хозяйства и проводимой национальной политикой. Причем нагляднее всего это было заметно на примере территорий РСФСР, где проводилась украинизация. Именно в тех районах Кубани, где работали сотрудники Наркомпроса УССР и активисты «национального возрождения», воспитывавшие население в национально-украинском духе, антисоветская деятельность в начале 1930 г. была наиболее упорной[1144].

Что касается Северного Кавказа, то возвращение русского языка в школьное образование, прессу и прекращение украинизационных экспериментов было встречено населением с удовлетворением, как правильная и давно ожидаемая мера. Отношение населения Кубани (причем и иногороднего, и казачьего) к проводившейся украинизации в подавляющем большинстве было негативным. Например, русские школы были переполнены, а украинские стояли пустыми. Родители объясняли это тем, что в украинской школе детей «портят», готовят из них «украинских китайцев» (очевидно, из-за мудрености и искусственности украинского языка – «китайской грамоты»). «Такой украинизации не треба, нащо ломать дитыну, хай им бис, хай вучат по-русски», – говорили они и объясняли свое неприятие «ридной мовы» тем, что «украинский язык не наш» и «на нем никто нигде не говорит»[1145].