Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Город вырастил новый тип украинского служащего, но украинского не только и не столько по этническому происхождению и даже не по культуре и мироощущению, сколько по принадлежности к украинскому государственному организму – УССР, предполагающему своей основой (пусть и до известной степени формально) украинскую систему ценностей. Этот служащий вживался в конъюнктуру и хотел использовать украинизацию для «выживания российского конкурента» из культуры, прессы, образования, управления[773] и самоутверждения за его счет. На более высоком уровне «российский конкурент» приобретал черты уже не столько русского интеллигента, сколько чиновника из центра, представителя союзного наркомата или даже партийного функционера, но не республиканского, а союзного уровня.

Это направление произрастало далеко не только из «украинских» корней. По сути, оно было даже не столько формой национализма, сколько формой местнических интересов, хотя и с легкостью могло в него перерасти, стоило лишь придать этому местничеству национальную мотивировку и снабдить его национальной фразеологией. Основным его источником стало наличие государственности и формируемых ею социальных групп (местной бюрократии, культурной элиты республиканского уровня, работников средств массовой информации, просвещения и т. д.), исходящих из республиканских интересов. Их интересы рано или поздно вступают в противоречие с интересами их коллег, представляющих центр и стремящихся сохранить и упрочить свои власть и полномочия на той же самой территории. (Такие процессы в УССР набирали силу в конце советского периода, а в настоящее время со всей очевидностью проявились в независимой Украине.) И хотя для этих групп, особенно для чиновничества, этническое происхождение не играло абсолютного значения, уступая пальму первенства служению государственной идеологии, собственному карману или теплому креслу (а они диктовали лояльность любой идеологии, если только она обещала сохранение собственного положения), их формирование стало еще одним признаком и одновременно непременным условием становления украинской нации.

Украинские эмигранты верно подметили это крепнущее влияние государственного бытия республики. Они признавали, что в УССР старая интеллигенция утратила свою руководящую роль. Но вместе с тем были убеждены, что из хозяйственников, профсоюзных, партийных работников сложилась новая управленческая элита (не говоря уже о творческой интеллигенции), «с активным отношением к жизни», связанная «с украинскими интересами», украинская «по своему составу, духу, устремлениям», которая вопреки воле «командной верхушки» (ВКП(б) – КП(б)У) овладевает советскими органами и вскоре приберет «к рукам государственный аппарат». Из эмигрантского далёка эти элементы не так уж безосновательно виделись «основой будущей национальной государственности»[774].

В целом они были не так уж и неправы. Национальная хозяйственно-управленческая элита, не говоря уже о культурной, была не прочь приобрести более широкие полномочия и потеснить своих «старших товарищей» или вообще стать полноправным хозяином в своей вотчине. В конце концов она оказалась способна это сделать, что подтвердили события 1990–1991 гг. Но такой вариант становится возможен тогда, когда центр не имеет притягивающей силы и силы вообще, утратил контроль над местами или по тем или иным причинам не желает его сохранять, целенаправленно провоцируя сепаратистские тенденции[775].

Этого нельзя было сказать о большевиках 1920-х гг. Конечно, за их слабость могли (или хотели) принимать борьбу с великодержавностью и политику коренизации, создание республик и прочие проявления национальной политики того периода. Но и местная этнократическая партийно-хозяйственная бюрократия, не в пример поздней советской, тогда была слабее и только формировалась. Да и коммунистическая идеология – эта по-настоящему главная скрепляющая не только партии, но и страны в целом – была вполне реальным мироощущением партийной элиты (опять же, не в пример поздней советской). В 1920-х гг. украинская интеллигенция, ставшая вдруг культурной элитой республики, говорила с местной партийно-хозяйственной бюрократией на разных языках (во всех смыслах) и, будучи «чужой» по социальному происхождению и мироощущению, имела мало шансов повлиять на республиканское руководство в желательном для себя направлении и привить ей национал-сепаратистские устремления. Овладеть руководящими постами в партии и госаппарате УССР можно было лишь совершенно новым оружием – коммунистической идеологией, совместив ее с украинской системой ценностей. Именно это направление имели в виду партийные функционеры, говоря о новой, «городской» форме украинского национализма, именно ее считали наиболее опасной.