Украшения строптивых

В легком замешательстве я обернулся. Отступать некуда: позади Корчала. Старушка уже почти целиком вылезла из камня — путаясь в складках седого шлафрока, доброжелательно тянулась костлявыми ручками и похрустывала беззубыми челюстями.

— Раб! Невольник! — прохрипела она, несимметрично раззевая темную маленькую пасть. В старческой руке что-то сверкнуло: змейка! Опять старуха протягивает мне скользкое ожерелье!

— Мой… купленный… здесь доказательство… наш залог! — прошипела пожилая дама, размахивая металлической змейкой. Во дура глупая.

— Нет. Ложь. Не твой, — жестко раздалось в ответ. Гулко бухая копытами на толстой платформе, поводя неестественно налившимися бедрами, Стозванка приближалась — и пара белых хищниц, недобро нагибая морды, тронулась следом за юной жрицей.

— Он. Принадлежит. Батьке. Стожару. — Сиреневые глаза колко блеснули, и вдруг — в белых пальчиках Стозванки развилось… нежно-розовое, легкое, поникшее пушистыми кисточками… волшебный пояс полуденицы Метанки. Знакомый артефакт.

— Он. Продался. Стожару. — Стозванка улыбнулась еще эффектнее, показывая желтоватые лошадиные зубки. — И у нас. Залог. Имеется.

Вместо ответа старуха негромко заурчала, мелко тряся патлами — туча известковой перхоти распухла над водой, камень вздохнул и расселся, выпуская из себя горбатое плечистое тельце бабушки. Я вздрогнул: пенсионерка решительно поползла в атаку, загребая мутное мелководье отросшими темными когтями. Примерно так американские пехотинцы в 1944 барахтались в грязной водичке под Дюнкерком.

Они сошлись. Волна и камень, труха и плесень сшиблись лбами. Не волнуйтесь! Я успел отскочить в сторону. И получил редкий шанс на халяву насладиться зрелищным поединком озлобленных жриц.

В синем углу ринга ржала и грызла вспененные удила молодая кобылица Стозванка, чемпион Стожарья по кикбоксингу и копытному бою (тяжелый вес, серебряные копытца, тройной допинг скипидара); в кроваво-красном углу ринга тяжело скакала, отбиваясь от ревущих волков, опытная ветеранша астрального карате, легендарная Корчала. Окружающий мир мгновенно поделился на два лагеря фанатов: за Корчалу болели мухи и вороны. Они скандировали лозунги и махали плакатами: «Смерть коням!» — втайне надеясь, видимо, поживиться вскорости аппетитной свеженькой кониной. Озверевшим корчалистам противостояла менее шумная, но более сплоченная толпа голодных рыб и загодя нетрезвых раков. Потрясая шарфами и транспарантами, они мечтали о сладкой минуте, когда жуткий навар лошадиного копыта отошлет обмякшее тельце старушки на середину их родного озера.

Лично я болел за старуху. Все-таки она билась сразу с тремя противниками! Ие, бабка! Давай-давай! Фофана им, фофана в лобешник! Оле-оле-оле! Старушка отважно встретила натиск седых хищников: хлесткий удар костяной лапы — и первый волк, визгнув, наискось отлетел в воду, разматывая за собой клубочек родных внутренностей. Наша половина стадиона радостно взревела. Я кинулся обниматься с мухами и воронами.

Увы: вскоре противник перехватил инициативу. Вторая Стожарова волчица оказалась ловчее покойной коллеги: запрыгнула бедной бабке на плечи и намертво вцепилась в загривок. А тут и Стозванка подоспела: вертя взмыленным крупом, принялась наотмашь мочить старушку копытами. При этом грудастая кобыла весело повизгивала и мотала облонденной гривой, заплетенной в хитрую косицу. Бабка ушла в глухую защиту, плюясь пылью и ужимаясь в угол ринга…

Вдруг раздался приглушенный хлопок. Видать, кто-то из фанатов кинул на ринг петарду. Ах, вовсе нет! Гораздо серьезнее. Стозванка обмерла, присела на мощные задние ноги и — удивленно обернулась. Любопытное дело. Прямо в лошадином лбу — меж изумленных сиреневых глаз — появилась темная дырочка. Тридцать восьмой калибр, догадался я и вздохнул. Когда-то у нас со Стозванкою была маленькая межвидовая любовь… Прощай, кобылица молодая, в мелки кольца завитая. Так и не довелось испить чашку чая на двоих…

Стозванка еще тихо заваливалась на бок (придавливая визжащего волка) — а уже второй хлопок распорол внезапную тишину над стадионом. На этот раз удивилась старенькая Корчала. Она не успела даже наспех нацарапать завещание. Пуля была дурой. Она по-дурацки щелкнула бабушку повыше переносицы. Бабка огнисто икнула (из ушей ударило дымом) — и повалилась на спину, в мягкую воду.

Некоторое врямя над полем боя стояла тишина — только ритмичный хруст от моргания выпученных глаз ошарашенных зрителей. Наконец фанаты начали приходить в себя, свыкаясь с жестоким ударом судьбы. Вороны и мушки скорбно потянулись к остывающему телу лошедевы. Рыбки и рачки, вздыхая и давя друг друга, собрались на мелководье — проститься с новопреставленной старушкой. Напрасно. Оплакивать и кремировать было уже некого: тела волшебных жриц растаяли за полторы минуты. Серебристая туша лошедевы размякла как глыба дешевого пломбира и резко превратилась в лужу лунного молока, от которого валил теперь зловонный дух испарений. Костлявое тело старушки потрескалось и с хрустом распалось на тысячу маленьких грязных камушков.