Украсть Ленина

В графе «мать» Христофор Петрович, поразмыслив, указал Валентину Ивановну Гранатову. На этом оформление успешно завершилось, и младенец официально поступил на склад, именуемый жизнью. Там воняло всеми запчастями сразу, но особенно выделялись запахи картона, пороха и дерьма. Там можно было ходить только по узким заплеванным проходам между стеллажами, сверху нависал низкий потолок, а любая попытка дернуться в сторону немедленно пресекалась каким-нибудь острым штырем, тупым углом, свалившейся на голову коробкой.

А коли так, то зачем дергаться? К этому очевидному выводу приходило подавляющее большинство инвентарных единиц. Многие из них не покидали своей полки вплоть до полного списания. Подобный способ складирования именовался «жизнью по уму». Соответственно, единицы, неосмотрительно сошедшие с полки, назывались «сошедшими с ума» или, по-простому, сумасшедшими. Вильям Свиненко был одним из таких безумцев. Скорее всего, причиной тому являлись гены свободолюбивой матери, ее взрывная натура, ее неутолимая жажда нового… которое, впрочем, всегда оказывалось тем же самым, с небольшими вариациями формы и размеров. А может быть, в мальчике аккумулировалась энергия нескольких сотен потенциальных отцов, слабых, ленивых и глупых по отдельности, но вместе представляющих собой какую никакую, а боевую единицу, не то ракетный, не то штакетный полк неизвестного назначения.

Так или иначе, но ходить по дорожкам между стеллажами, а уж тем более, сидеть сиднем на полке, Вильям отказывался категорически. Он убегал, сколько себя помнил. Сначала из отцовской каптерки, затем из гарнизона, из области, из страны. Склад претил ему до рвоты. По молодости лет он не мог себе представить, что снаружи его ждет не только такая же страна, но и та же каптерка, а поняв это наконец, не смог, или не захотел смириться.

Фамилию Свиненко он похерил при первой возможности — не столько по причине неблагозвучия, сколько из-за того, что смена фамилии была еще одной формой побега. Вильям Гранатов — неплохо для начала. Но — начала чего? Мир вокруг оставался все тем же грязным и скучным складом, категорически неприемлемым для человека его склада… человека чего? Тьфу!.. Даже тут он вылез, этот склад! Хотя, постой, постой… если уж миру суждено оставаться складом, то пусть он и в самом деле будет соответствовать ему, Вильяму Гранатову, а не гарнизону тупых батек Свиненко! Ну конечно! Можно ведь устроить совсем-совсем другой склад: большой, просторный, с раздвижными стеллажами и морем света, склад, где никто никого не заставляет делать всякие неприятные вещи — например, работать, а матери не бросают своих детей, предварительно нажив их с целым полком ублюдков.

Но как? Как это сделать? Может, просто рассказать, объяснить? И Вильям Гранатов начал писать. А поскольку новый мир должен был прежде всего принадлежать его складу, то и писал Вильям исключительно и только о себе. В то же время, во имя иного взгляда на вещи следовало решительно отказаться от традиционных точек зрения. В полном соответствии с этими двумя требованиями первая книга Гранатова называлась «Через мою задницу».

Он написал ее в крохотном, кромешном, вонючем номере дерьмовой нью-йоркской гостиницы, в конечной точке своего бегства, еще недавно казавшегося нескончаемым. Нью-Йорк вообще являет собой квинтэссенцию конечных точек. Если уж отчаявшемуся где и приходить в свое последнее отчаяние, то именно здесь, в суете нескончаемого праздника, который всегда не с тобой. В городе, который сидит, скрестив ноги, как гигантский ясноликий будда, и просто смотрит в океан, высоко поверх человеческих голов и закипающего в них безвкусного, серого, жидкого варева. В том числе — поверх Вильяма Гранатова, его прозорливой задницы и его книжки, так и не изменившей мир.

Таким образом, Вильям, валявшийся на продавленном матраце в бреду черного горя, замешенного на невыносимой нью-йоркской жаре, всего-навсего разделил судьбу тысяч и тысяч беглецов того же или похожего склада… что, конечно же, служило слабым утешением для любого из них. Многие до Вильяма в такой ситуации открывали газовый рожок, чтобы пропел для них последнюю песню, или покупали пистолет с единственным патроном, или привязывали к батарее скрученную жгутом простыню. Многие еще сделают это после. Многие, но не Вильям.

Все-таки не зря его мамашу называли Валька-Граната. Граната — это вам не капризная винтовка, не танк, не межконтинентальная ракета. Граната неприхотлива, проста и поразительна в своей живучести. Ее можно катать, ронять, топить, забивать ею гвозди. Она может взорваться, но сломаться — никогда. Если, конечно, не была рождена в браке. Вильям Гранатов — не был. Он выжил и сменил программу.