Укрепленные города

– Набрался вчера до оебенения, так по утрянке голова как искусственный спутник... Та то все до сраки, Вовчик: ты скажи мне по-честному – на хуя тебе эти жиды?

Володька чуть не спросил, о каких таких жидах говорит землячок; но сработала его автодидактическая голова, и он предложил Сергею Александровичу – дыхнуть.

– Че ты? – нахмурился Есенин.

– А ты ж сказал, что выпил вчера: вот я и говорю, дыхни!

– Вовчик, – своим голосом сказал Сергей Александрович, – не выдрачивайся...

– Слушай, чего ты матюкаешься?! – не выдержал Володька. – Матюкаешься – а сразу видно, что не умеешь... В институт тебя обратно отправить надо!

– Задержанный Полторацкий, закройте рот!!! – вошел в кабинет Рэм Тихонович.

– А вы на меня не кричите!

Сразу перестал раздражаться Рэм Тихонович. Внимательно осмотрел он Володьку – задержанного Полторацкого – и сказал:

– Я тебя, фуфло, в подвал на цепь посажу, бандитская гадина, шизофреник.

Появились два особых человека, сволокли Володьку по десятку лестниц – каждая последующая темнее и замусоренней – в какие-то подасфальтные коридоры, закинули в камерку: непонятный дощатый помоет в углу, простейший стол, залитый чернилами, – и кресло, обтянутое сальными цветами... Володька, не осматриваясь, направился к креслу. И явился длинный, плоско-широкий, стриженный гладко назад.

– Сядь сюда, – и указал на помост.

– Прошу предъявить служебное удостоверение, – догадался Володька.

– Говно собачье, сядь сюда.

– Будете грубо выражаться – ударю! – И ударил бы, и умер бы там же, не отходя от кассы – в результате сердечного припадка, резко-злокачественной опухоли. Но раскладка была иной: в камерку прибыл мужик 6oлее тихого вида, бормотнул длинному в ухо – и тот отвалил, улыбаясь.

– Старший следователь Еремин Николай Антонович. Антисоветская агитация и пропаганда. Расписываться на каждом листе. Когда вы впервые познакомились?

А через сутки следствия выяснилось – ни с кем Володька не познакомился. Тогда отпала необходимость расписываться на каждом листе, и родителям сообщили, что их сын в припадке параноидной формы шизофрении отправлен прямо из цеха в больницу, – какие именно странности вы замечали за ним в последнее время, не ел ли он собственные выделения, не проявлял ли полового интереса к животным, птицам и маленьким детям, – сроки лечения устанавливаем не мы, а болезнь, мы ее лечим по нашей методике, нет, нет, он сейчас в невменяемом состоянии, вам тяжело будет, не стоит, я думаю, через два-три месяца, да-да, любые продукты, кроме спиртных напитков, он ведь пил – нечего стесняться: я его лечащий врач, алкоголизм и привел к вспышке, не знаю, не знаю, мы вам сообщим в письменном виде, все понимаю, все – еще молодой, сможет вернуться к жизни.

И никаких тебе британских парламентариев и американских корреспондентов, а родители – никому не скажут. А кому вы предлагаете сказать? Что вы предлагаете сказать мамаше-учетчице и папаше-электрику, если нет у них бибисей, а сплошная «Правда» и «Труд»...

Лучше бы он, дурак, как все, – морды бил прохожим. Забрали бы в отделение, дали, как положено, валенками с песком – и выпустили утром. А так семь лет дома не был.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Начали с советов: Володька рассказал Плотникову, что одному украинскому националисту, когда в тюрьму переводили, усы сожгли: повели брить, он отказался. Тогда крутили его надзиратели, а ответственный зажигалку достал – и держал у отказчика под носом, покуда не обсмалил до нуля... Все лицо обжег.

При Полторацком невозможно было писать в блокнотах – только говорить: громко, облегчая работу вибрационному агрегату, пугая выпускников специального факультета. За одну такую историю можно было схватить полные семь и пять по рогам: это не отказ в защите докторской по литературе Возрождения и даже не процесс в Октябрьском районе. Но делать-то что-то надо?! Надо. Запустим в запрещенную периодику... Слушай, Володя, а он – не бандеровец? Ты, Слава, на меня не обижайся, но за такой вопрос...

Кое-как помирились.

– Слава, смотри: получается так, что мы играем в их игру. А они свою игру знают получше нашего! Вот в лагерях гонят на политзанятия: человек думает – да пошло оно к черту, пойду посижу. Не слушать, не выступать, само собой, а посидеть... А им и не нужно, чтобы ты слушал – им нужно, чтобы ты сидел на их занятиях, вроде ничего не случилось! На свободе тоже никто не слушает, просто так сидят, куняют. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Володя, милый, я понимаю. Но это – как сказать? – то ли верно, то ли нет. На тех же политзанятиях можно задавать вопросы, уличать их во лжи, в невежестве... Они не соблюдают ими же созданные правила, так? Им их же правила мешают. И если мы заставим их соблюдать ими же установленные законы, этого будет, ой, как много!..

– Я знаю, что ты имеешь в виду! Но давай возьмем выборы...

– Давай возьмем выборы.

– Что ты смеешься? Если ты пойдешь на выборы, зачеркнешь там ихнего кандидата и впишешь Андрея Дмитриевича, его, по-твоему, выберут?