Укридж и Ко. Рассказы

— Слава Всевышнему, мы от него оторвались, — сказал он. — По-своему не такой уж плохой типус, насколько мне известно. Хороший муж и отец, как мне говорили, и поет в церковном хоре. Но ни малейшей прозорливости. Вот чего ему недостает, старый конь. Прозорливости. Он не в состоянии уяснить, что все компании-гиганты в свое время опирались на систему щедрого и любезного кредита. Не хочет понять, что кредит — это жизненная сила коммерции. Без кредита коммерция теряет эластичность. А какой толк от неэластичной коммерции?

— Не знаю.

— И никто не знает. Ну, теперь, когда он отвязался, можешь отдать мне эти деньги. Старик Таппи выкашлянул их охотно?

— С наслаждением.

— Я так и знал, — сказал глубоко растроганный Укридж. — Один из наилучших. Таппи мне всегда нравился. Человек, на которого можно положиться. В один прекрасный день, когда я обрету необходимый размах, он получит эту сумму назад десятерной сторицей. Я рад, что ты привез ее в мелких купюрах.

— Но почему?

— Я хочу рассыпать их веером на столе перед подлюгой Никерсоном.

— Он живет тут?

Мы приблизились к дому с красной крышей, укрытому от дороги деревьями. Укридж с силой забарабанил дверным молотком.

— Скажите мистеру Никерсону, — повелел он горничной, — что пришел мистер Укридж и хочет поговорить с ним.

В облике мужчины, который незамедлительно вошел в комнату, куда нас проводили, сквозило неуловимое, но заметное нечто, отличающее кредиторов по всему миру. Мистер Никерсон был человеком среднего роста, почти целиком огороженный бородой, сквозь чащобу которой он взирал на Укриджа оледенелыми глазами, извергающими волны вредоносного животного магнетизма. С первого взгляда становилось ясно, что он не питает к Укриджу особой любви. В общем и целом мистер Никерсон походил на одного из наименее приятных пророков Ветхого Завета, готовящегося к допросу плененного царя амалекитян.

— Ну-с? — сказал он, и мне еще ни разу не доводилось слышать, чтобы это словечко произносилось столь сурово.

— Я пришел по поводу платы за аренду.

— А! — сказал мистер Никерсон осмотрительно.

— Внести ее, — сказал Укридж.

— Внести ее! — вскричал мистер Никерсон недоверчиво.

— Вот! — сказал Укридж и неподражаемым жестом швырнул деньги на стол.

Теперь я понял, почему великий мыслитель одобрил мелкие купюры. Они придавали зрелищу особую внушительность. В открытое окно веял легкий ветерок и так музыкально зашелестел этим нагромождением богатства, что мрачная суровость мистера Никерсона, казалось, исчезла, будто след дыхания с лезвия бритвы. На миг его глаза остекленели, и он чуть пошатнулся, а затем, когда начал собирать деньги, обрел благолепие епископа, благословляющего паломников. Солнце воссияло на небосклоне для мистера Никерсона.

— Что же, благодарю вас, мистер Укридж, — сказал он. — Весьма вам благодарен. Надеюсь, никакой обиды?

— Не с моей стороны, старый конь, — отозвался Укридж благодушно. — Дело есть дело.

— Вот-вот.

— Ну, так, пожалуй, я теперь же заберу собак, — сказал Укридж, угощаясь сигарой из коробки, которую только теперь обнаружил на каминной полке, и самым дружеским образом опуская в карман еще две. — Чем быстрее они вернутся ко мне, тем лучше. Они и так уже лишились целого дня занятий.

— Ну, разумеется, мистер Укридж, разумеется. Они в сарайчике в саду у забора. Я незамедлительно приведу их к вам.

Он удалился через дверь, что-то вкрадчиво лепеча.

— Поразительно, как эти индивиды любят деньги, — вздохнул Укридж. — Такая пошлость. Глаза подлюги засверкали, положительно засверкали, малышок, пока он сгребал наличность. А неплохие сигарки, — добавил он, прикарманивая еще три. Снаружи послышались спотыкающиеся шаги, и в комнате вновь появился мистер Никерсон. Его, казалось, что-то угнетало. Обрамленные бородой глаза остекленели, губы, хотя разглядеть их в густых дебрях было не так-то просто, как будто горько искривились. Он обрел сходство с малым пророком, которого съездили по уху чучелом угря.

— Мистер Укридж!

— А?

— Со… собачки!

— Ну?

— Собачки!

— Что с ними?

— Они исчезли!

— Исчезли?

— Убежали!

— Убежали? Как, черт побери, могли они убежать?

— Оказывается, в задней стене сарайчика отвалилась одна досточка, и собачки, наверное, пролезли наружу. От них и следа не осталось.

Укридж в отчаянии воздел руки к небу. Он надулся, как аэростат. Пенсне закачалось на переносице, полы макинтоша угрожающе захлопали, а воротничок сорвался с запонки. Его кулак с грохотом опустился на стол:

— Провалиться мне!

— Я крайне сожалею…

— Провалиться мне! — вскричал Укридж. — Какое испытание! Какое тяжкое испытание! Я приезжаю сюда положить начало великому предприятию, которое со временем принесло бы оживление торговли и преуспеяние здешнему краю, и не успеваю я оглядеться и заняться предварительной подготовкой, как является этот вот субъект и лямзит моих собак. А теперь он сообщает мне с беззаботным смешком…

— Мистер Укридж, уверяю вас…