Укрощение

— Я хотел предложить собраться завтра в восемь утра и рассказать остальным о результатах дня, — сказал Хедстрём начальнику. — И еще я хотел попросить Паулу прийти, если у нее будет такая возможность.

В машине стояла тишина, и Патрик постарался сосредоточиться на вождении. Дорога становилась слишком скользкой.

— Что скажешь, Бертиль? — спросил он, так и не получив реакции на свои предыдущие слова. — Паула сможет прийти завтра?

В ответ ему послышался громкий храп. Бросив взгляд в сторону, водитель констатировал, что Мелльберг уснул. Долгий рабочий день утомил его — он ведь к такому не привык.

* * *

Фьельбака, 1975 год

Ситуация все больше выходила из-под контроля. Вопросов со стороны соседей и местных властей было слишком много, и они поняли, что не смогут здесь больше оставаться. С тех пор, как Агнета переехала в Испанию, мать Лайлы все чаще стала звонить им. Ей было одиноко, и когда она сказала, что возле Фьельбаки дешево продается дом, решение пришло само. Они переедут обратно.

В глубине души Лайла понимала, что это безумие, что жить слишком близко к матери опасно. Но в ней зажегся огонек надежды на то, что мама будет помогать им и что все станет легче, потому что они будут жить в доме, расположенном на отшибе, вдалеке от любопытных глаз соседей, и там их оставят наконец в покое.

Эта надежда вскоре угасла. Характер у Владека портился, и ссоры следовали одна за другой. От того чувства, которое когда-то соединило их с Лайлой, не осталось и следа.

Накануне мать внезапно приехала к ним в гости. На лице у нее было выражение тревоги, и в первую секунду Ковальской захотелось броситься ей в объятия, снова сделаться маленькой и зарыдать, как в детстве. Затем она почувствовала на плече руку Владека, ощутила в нем грубую силу, и это мгновение слабости пронеслось мимо. Она спокойно и твердо произнесла то, что должна была сказать, хотя это и ранило ее гостью.

Огорченная мама ушла, и когда Лайла видела, как она, ссутулившись, шагала к машине, ей хотелось закричать ей вслед. Сказать, что она любит ее, что нуждается в ней. Но слова застряли в горле.

Иногда Ковальская не понимала, как она могла быть так наивна и верить, что переезд что-то изменит в их жизни. Это была их проблема, и никто не мог помочь им в ее решении. Они остались одни. Пустить в их личный ад мать она не могла.

Случалось, что по ночам Лайла прижималась к Владеку и вспоминала первые месяцы, когда они спали близко-близко друг к другу. Каждую ночь они засыпали в объятиях, хотя под одеялом нередко становилось жарко. А теперь она не могла заснуть. Ей оставалось лежать без сна рядом с мужем, прислушиваясь к его звучному храпу и глубокому дыханию, и она видела, как он вздрагивал во сне, как тревожно двигались его глаза под опущенными веками.

* * *

На улице падал снег, и Эйнар словно загипнотизированный следил за медленным полетом снежинок. С нижнего этажа доносились обычные звуки, все те же, что он слышал день за днем все последние годы: слышал, как Хельга возится в кухне, как гудит пылесос, звенит посуда, которую жена ставит в посудомоечную машину… Бесконечная уборка, которой она посвятила всю жизнь.

Господи, как он презирал ее, это слабое и жалкое существо! Всю свою жизнь Перссон ненавидел женщин. Первой была его мать, за ней последовали все остальные. Мать не любила его с самого начала, всегда пыталась обрезать ему крылья, помешать ему быть собой. Но теперь она уже давно в земле.

Она умерла от инфаркта, когда Эйнару было всего лишь двенадцать лет. Он видел, как она умирала, и это было его лучшим воспоминанием. Как сокровище, оно хранилось в глубине его души и извлекалось оттуда по особым случаям. Тогда Перссон мог вспомнить все детали, словно перед ним прокручивался фильм: как мать схватилась за грудь, как ее лицо исказилось гримасой боли, как она медленно опустилась на пол. Он не позвал на помощь, а лишь опустился на колени рядом с ней, чтобы хорошо разглядеть выражение ее лица. Он внимательно изучал ее лицо, когда оно окаменело, а потом стало синеть от недостатка кислорода, по мере того как ее сердце переставало биться.

В былые годы у него даже случалась эрекция, когда он думал о ее муках и о той власти, которую он ощутил тогда над ее жизнью. Эйнару хотелось бы испытать это и сейчас, но организм отказывал ему в этом удовольствии. Ни одно из воспоминаний, которые он перебирал, не могло подарить ему сладостного ощущения крови, пульсирующей внизу живота. Единственное доступное ему теперь удовольствие заключалось в том, чтобы мучить жену.

Он набрал воздуху в легкие:

— Хельга! Хельга-а-а-а!

Звуки на нижнем этаже стихли. Наверное, хозяйка вздыхала там, внизу. Ее муж радовался при одной мысли об этом. Потом до него донеслись шаги по лестнице, и фру Перссон вошла в его комнату.