Укрощение

— Понятия не имею. Отправитель указан не был, и я выбросила конверты. Но адрес был отпечатан штампом, как на открытках. Само собой, я испугалась до смерти. Я поняла, что укрытие Петера обнаружено и что он, возможно, станет следующей жертвой. Сюжеты на открытках я не могла истолковать иначе.

— Понимаю. Но как ты объясняла для себя газетные вырезки? — спросила писательница, с любопытством глядя на Ковальскую.

— Я видела только один вариант. Что Девочка жива и хочет отомстить мне, отнять у меня Петера. Вырезки из газеты — это всего лишь способ показать мне, на что она способна, — отозвалась та.

— Когда ты поняла, что она жива? — чуть слышно спросила Эрика, однако ее вопрос эхом разнесся по комнате.

Лайла подняла на нее свои голубые глаза — и в ее взгляде отразились все долгие годы тайн, скорби, потерь и гнева.

— Когда она убила мою мать, — ответила она еле слышно.

— Но зачем она это сделала?

Фальк ничего не записывала: она просто сидела и слушала. Ее уже не волновало, соберет ли она материал для своей книги. Она даже не была уверена, что у нее хватит сил эту книгу написать.

— Кто знает? — Ковальская пожала плечами. — Из мести? Потому что ей так захотелось и она получала от этого удовольствие? Я никогда не понимала, что происходило у нее на душе. Она была как инопланетянка, устроенная не так, как все мы.

— Когда ты заметила, что с ней что-то не так?

— Рано, почти с самого начала. Мамы всегда чувствуют, когда с их детьми что-то не так. И все же я не…

Она отвернулась, но Эрика успела увидеть боль в ее взгляде.

— Но почему?.. — Писательница даже не знала, как сформулировать то, что хотела сказать. Задавать вопросы было нелегко, но понять ответы на них при всех обстоятельствах было еще труднее.

— Мы поступали неправильно. Я знаю. Но мы просто не знали, как себя вести. А Владек был родом из другого мира с другими привычками и представлениями. — Заключенная умоляюще посмотрела на Эрику. — Он был добрым человеком, но столкнулся с тем, с чем не мог справиться. А я ничего не делала, чтобы помешать ему. Все становилось все хуже и хуже, наше незнание и страх брали верх над доводами разума, и я могу сказать, что под конец я просто ненавидела ее. Я ненавидела собственного ребенка.

Лайла всхлипнула.

— Что ты почувствовала, когда поняла, что она жива? — осторожно спросила Фальк.

— Я оплакивала ее, когда узнала, что она погибла. Верь мне, это правда. Хотя я скорее оплакивала ту дочь, которой у меня никогда не было.

Ковальская взглянула в глаза Эрике, сделала глубокий вдох и продолжила:

— Но моя скорбь стала еще больше, когда я поняла, что она жива и убила мою мать. Единственное, о чем я могла молиться, — чтобы она не отняла у меня еще и Петера.

— Ты знаешь, где она?

Лайла энергично покачала головой:

— Нет. Для меня она — всего лишь злая тень, которая крадется где-то там, снаружи.

Но тут ее глаза сузились.

— А ты знаешь? — спросила она посетительницу.

— Я не знаю, но у меня есть кое-какие подозрения. — Эрика разложила открытки на столе оборотной стороной вверх. — Вот, смотри. Все открытки отправлены между тем местом, где пропала одна из девушек, и Фьельбакой. Я обнаружила это, поскольку нанесла все точки на карту.

Ковальская посмотрела на открытки и кивнула:

— Хорошо, но что все это означает?

Писательница поняла, что начала не с того конца.

— Так вот, полиция недавно выяснила, что в тот день, когда девушки были похищены, в той местности, где они пропали, проходили соревнования по конному спорту, — стала рассказывать она. — Поскольку Виктория пропала по дороге домой из конюшни Марты и Юнаса, они с самого начала фигурировали в материалах следствия. Когда оказалось, что соревнования — общий знаменатель, да я еще обратила внимание на почтовые штампы, у меня возник вопрос…

— Какой? — едва дыша, произнесла Лайла.

— Обязательно расскажу, но прежде я хочу услышать, что же произошло в тот день, когда был убит Владек.

Поначалу в комнате повисла долгая пауза. А потом заключенная начала свой рассказ.

* * *

Фьельбака, 1975 год

Это был самый обычный день — такой же, как все остальные, мрачный и исполненный безнадежности. Перед этим Лайла провела очередную бессонную ночь, когда минуты медленно и вязко тянулись одна за другой.

Девочка провела ночь в подвале. Грусть Ковальской из-за необходимости запирать ее там улеглась. Все мысли о том, что надо защищать ее, что это долг матери — защищать своего ребенка, сменились облегчением от того, что не надо каждую секунду бояться. Тот, кого Лайла должна защитить, — это Петер.

О своих собственных ранах она уже давно не печалилась. С ней Девочка пусть делает что хочет. Но мрачное торжество в ее глазах, когда ей удавалось причинить кому-то боль, пугало — его невозможно было не замечать. Несколько раз в припадке ярости она наносила травмы Петеру. Он не понимал, как защититься от нее, и один раз она вывихнула ему руку. Кричащий, напуганный, мальчик прижимал руку к телу, и мать вынуждена была поехать с ним в больницу. А на следующее утро она обнаружила под его кроватью ножи.