Укрощение гиперпегнона

Вокруг нас сразу собралась толпа. Теперь уж точно, никуда не сбежишь. А милиция — вот она, тут как тут. И «свидетели», и «пострадавшие». В общем, полный комплект: один с «сотрясением мозга», другой с «перебитым» носом, третий с «отбитым копчиком».

В общем, оказались мы в отделении милиции. «Свидетели» показания дают, как мы на «мирных прохожих» напали, да ещё такие подробности дорисовывают — жуть. Два милиционера нас «пасут», чтоб мы дёру не дали. Капитан милиции за столом сидит — тоже бритый — и протокол пишет. Наши объяснения никто вообще слушать не хочет. Ну где справедливость?

Вовка нам сразу сказал, чтобы мы имена и фамилии не называли, и где живём, чтобы не говорили. Ну, мы и молчим, как партизаны.

Короче, написали протокол, «свидетелей» отпустили. Бритоголовые тоже ушли. Капитан им даже руки пожал на прощание — знакомы они, оказывается.

Ну так вот. Когда «свидетели» и «пострадавшие» ушли, из нас снова выпытывать стали, кто мы и где живём. Даже колонией для несовершеннолетних пугать стали. Я-то сильно испугался, а Тимка спокойный был, как памятник. Ну а Вовка — он ведь заводной иногда бывает. Вот он и завёлся. Он так орать стал на милиционеров, что я ещё больше испугался. А Тимка, почему-то, всё равно не испугался. Он только сказал, спокойно так:

— Вов, чего зря кричать. Ты что не видишь? Это же слуга Тьмы. Он тоже за фашистов.

— Чево-о-о?! — заорал капитан. — Это кто фашисты?! Ты чего несёшь, чернозадый?!

— Ты, фашист! — заорал на него Вовка. — И твои дружки эсэсовцы тоже фашисты (интересно, почему эсэсовцы?).

— Молчать, щенок! Ты знаешь, что бывает за оскорбление при исполнении?!

— Кому бывает-то? — спокойно спросил Тимка. А Вовка, похоже, «спустил пар», и тоже спокойно так, говорит:

— Подождите, капитан, я щас, я быстро. Только туда и обратно. Узнаете, кому и за что бывает, — а потом нам говорит:

— Саня, Тим, я сейчас. Только за Кириллом сгоняю, — и… он исчез…

Капитан и два других милиционера растерялись: понять не могут, куда Вовка пропал. Капитан вскочил из-за стола и стал дико озираться по сторонам. Заглянул под стол, под скамейку, даже за сейф, который вплотную к стене стоял. В общем, рыскал по кабинету он минут пять. Потом он орать стал:

— Куда этот щенок спрятался?!

И я тут же услышал голос Вовкиного брата:

— Ты в сейфе ещё не искал? Отопри, может он там.

Я повернулся на голос, милиционеры — тоже. Кирилл и Вовка стояли около окна. Кирилл был серьёзен, даже суров, а Вовка злорадно улыбался.

— А это ещё кто? — в растерянности пробурчал капитан.

— Дед Пыхто, — ответил Кирилл, и, кивнув, на Вовку:

— А это мой младший брат. Ну как, будешь извиняться перед нашим другом?

— Это я?! Извиняться?! Перед кем это я должен извиняться?! Перед всякой шпаной?!

— Нет, не перед шпаной, а вот перед ним, — Кирилл кивнул на Тимку.

— Перед этим чернозадым?! — а Кирилл, спокойно так, говорит:

— Теперь ты должен извиниться два раза, за два оскорбления, и стоя на коленях.

— Ты чего на меня тыкаешь?! Я тебе кто, чтобы тут безобразие нарушать?! — орёт капитан.

— Кир, да оставь ты его, — говорит Тимка, — идёмте домой, а то точно уроки сегодня не сделаем.

— Тим, не торопись. Уроки сделать успеете. А я, пока вот с этим дружком скинхедов не разберусь, никуда не уйду. Это вот из-за таких гадов люди всех милиционеров бандитами считают, — и, обращаясь к тем двум милиционерам, что стояли в полной растерянности посреди кабинета:

— А вы идите, погуляйте. — Он ударил в ладоши, и… милиционеры будто испарились.

— Ну а ты, будешь извиняться, или как? — спросил Кирилл у капитана. — Ну? У тебя полминуты на раздумья.

Я увидел, что с милиционером дело совсем худо. Он стоял испуганный и бледный, как чисто выстиранная простыня. Ноги у него ослабели, и он опустился на стул, тупо уставившись на Вовкиного брата.

— Полминуты прошло, — сказал Кирилл. — Значит, не будешь извиняться, я правильно понял? — милиционер молчал. Тогда Кирилл снова ударил в ладоши.

Уж чего я только сегодня не видел, но чтобы такое! Короче, милиционер превратился… в негра, в самого настоящего, африканского, с кудрявыми чёрными волосами, тёмно-коричневым лицом, с толстыми губами. При этом он продолжал безвольно сидеть на стуле, а Кирилл на прощанье сказал ему:

— Посмотрись в зеркало, и подумай, как ты теперь будешь объяснять своим дружкам-нацистам своё «арийское происхождение». Для них ты теперь недочеловек, — и, обращаясь к нам:

— Идёмте. Пусть этот «негритос» поразмыслит над «поворотом судьбы».

— Не, — поправил Тимка, усмехнувшись, — негритос — это неполиткорректно.

— Да? А как же будет политкорректно?

— Сам знаешь как — афрорусский. — Мы с Вовкой от души расхохотались.

Мы вышли и направились к вестибюлю, а из кабинета, где мы только что были, раздался ну просто звериный вой. Столько тоски и безысходности, столько животного страха было в том звуке. Я понял: капитан посмотрелся в зеркало. Мне даже стало его жалко.

Мы прошли мимо усыплённой Кириллом охраны. Когда мы вышли из здания милиции, я спросил у Вовки:

— Вов, а почему ты тех лысых эсэсовцами назвал?