Укрощение красного коня

Зайцев переступил через дерущихся. И вышел вон.

Ветинститут выглядывал из густой зеленой каши уже совершенной дачницей. Окраина города.

— А я, когда вы нарисовались, подумал, у вас опять коня угробили, — наконец, сумел выговорить Кольцов. — Куда ж я денусь?

— Предлагаю Елец. Например.

— Вы там были?

— Нет. Но название симпатичное.

— У жены родня в Орле.

— Вам нельзя соваться туда, где вас придет в голову искать.

— Так точно. Значит, дать драпу. Как заяц. Позорище.

Если Нефедов верно помнил, окраины будут прочесывать по спискам «Весны» сегодня вечером.

— Ничего подобного. Ветеринар в Ельце — человек уважаемый. Готов спорить.

— Ладно. И спасибо. Товарищ Зайцев. За слово чести.

Он направился к входу в академию.

— Вы куда? — обомлел Зайцев.

— Отчет только допишу и…

— Какой отчет? У вас уже нет работы, комнаты, родни. Вы уже никто. Вы не поняли меня? Вы с тех пор никто, как ваша фамилия появилась в этом списке. Прямо сейчас уходите.

— Я только пиджак…

— Да бросьте вы этот сраный пиджак! — рассердился Зайцев.

Трамвай тренькал — мимо грязноватыми углами тянулась Лиговка. От ветерка поземкой стелилась по мостовой пыль. Пассажиры дремали, прислонив головы к теплым стеклам. Лавки были заняты, но в середине стоял прозрачный параллелепипед воздуха. Солнце трогало кожаные петли, продетые наверху для удобства стоящих, и катушки билетов на пологой груди кондукторши — казалось, они качались от его прикосновений. Покачивался, постукивая деревянной дверью‑гармошкой, вагон. Зайцев прикрыл глаза. Было одновременно легко и паршиво на душе.

Он думал об Артемове, о Журове. Что с ними будет? Что с ними со всеми будет? Только если правда война. Смоет грязь, ложь, взаимные счеты, всю дрянь. Вынесет наверх настоящих героев. Или так думает он, потому что не видал настоящей войны?

Он провалил дело. Не удалось стать палкой в колесе: палку выбросило движением, а колесо покатило дальше, топча жертвы. Но все‑таки хотя бы некоторых он из‑под него сумел выдернуть. Вот такой теперь счет: одного спас — уже победа. Двух — триумф.

Зайцев открыл глаза и занялся тем, что всегда утешало хотя бы на время, — принялся разглядывать город, в котором знал каждую пядь. Убегали назад дома, столбы, женщины с вечными авоськами и вечной морщинкой между бровей. Убежала очередь в магазин, название которого он не успел прочесть. Убегали прохожие в кепках, тюбетейках, лысые, кудрявые. В пиджаках, цветастых платьях. Уносились прочь платочки и шляпки.

Женщина стояла, терпеливо дожидаясь, пока пройдет трамвай — чтобы перейти мостовую. Руки поверх шелкового платья — придерживают небольшой, но круглый живот извечным жестом всех будущих матерей. Знакомый камешек лица с вечным выражением принципиальности. Теперь на нем растерянность.

— Зоя! — страшно заорал Зайцев. Пассажиры пооткрывали глаза, вскочила, тряся бусами‑катушками кондукторша. — Зоя! — схватился он за раму, рванул окно вниз.

Но трамвай уже нес его дальше.