Укрощение огня

Юноша провел подробную ревизию, составляя список необходимого для пополнения его запасов, после чего умылся, тщательно очистив лицо и тело, и нанеся затем подготовленный состав, делающий кожу более гладкой и мешающей пробиваться лишней растительности. Промыв в травах и просушив волосы, водил гребнем до тех пор, пока черные пряди не засияли шелковым блеском, собрав их волосок к волоску. Подправил линию бровей, удалив видимые ему одному изъяны, тонкой кисточкой нанес на ресницы масло, которым пользовался, чтобы они росли гуще и длиннее, апельсиновым маслом мазнул слегка обветрившиеся губы, а в последнюю очередь тщательно обработав и подровняв ногти, умастил руки.

Со вздохом оглядев себя, Аман остался доволен результатом: даже не призванная соблазнять, его красота все так же торжествующе сияла, позволяя ступать по земле уверенно. Царапины со временем сойдут, и даже будущий шрам его не слишком расстроил, — он не намерен больше играть в сладкого гаремного мальчика, а принято считать, что шрамы украшают мужчину. Кроме того, под одеждой он все равно не виден, а подобрав широкий браслет, рубцы можно будет скрыть и в танце.

Приведя себя в элементарный порядок, юноша пришел в самое лучшее состояние духа и почувствовал прилив сил. Спать по-прежнему не хотелось. Амани удобно устроился на балкончике, неторопливо размышляя, насколько уже изменилась его жизнь. Мог ли он вообще предположить нечто подобное тому, что встретил в крепости, когда судорожно подсчитывал сколько еще сможет продержаться в королях сераля, прежде чем на горле затянется шелковая удавка… Например, мальчик благородной крови, который смотрит на него, как на божество… Конечно, Тарик не показатель, но ведь и князю нужна его любовь, его отклик, а не чтобы зад подставлялся по первому щелчку в удобной для него позе! Наверное, действительно, что не делается, — все к лучшему.

В этот час, вспоминая и северную Жемчужину и когда-то так отчаянно любимого господина, юноша к своему удивлению не испытал ни привычного раздражения, ни боли, ни тем более ненависти. Отстраненное любопытство — а как там сейчас, что происходит, — мелькнуло и пропало: какая ему разница кого и как имеет в данный момент наместник Фоад!

Как будто нет ничего в мире важнее, и тем более, — интереснее! Ночная Мансура завораживала, преобразившись из грозного стража в страницу легенды, осыпанную серебристой пылью звезд. Широкие мазки теней смягчили бархатом изломы окружающих скал, окутав пеленой подножие башен, и превратив тяжеловесную каменную громаду цитадели в изысканное ожерелье из куполов, шпилей и выступов с узором арок и окон, изредка маняще озарявшихся трепещущим отблеском света. Казалось, что на сплошном черном сафьяне крепостной стены, суровая твердыня дышит в унисон легкому колебанию ветра, — глубоко и ровно, в спокойном сне перед долгим днем трудов и забот.

То смутное чувство, впервые возникшее на Ключевой, вновь вернулось, но Амани сейчас не хотелось думать, копаться в причинах и следствиях, разбираться и строить планы. Он словно бы растворился в живой тишине, наполненной шорохами и шепотом, ощущая совершенно незнакомое ему умиротворение.

И словно в ответ, как в ободряющем пожатии принимают протянутую навстречу руку, — пришла музыка. Она родилась где-то на самой границе слуха, незримой струной, пронзительно дрожащей между тьмой и светом. Она плыла тонкой нитью под высоким чернильно густым небом, билась медным звоном колокольчиков, рассыпаясь золотыми тягучими брызгами гаснущих искр… Внезапный яростный всплеск, и Аман очнулся от наваждения, все-таки осознав, что неявный прозрачный звук — не помрачение, навеянное красотой ночи, и где-то близко не спит еще один человек, творящий в этот миг часть окружающего волшебства.

Юноша поднялся, после минутного раздумья, и направился к выходу, надеясь, что мелодия не оборвется так же неожиданно, как и появилась.

18

Смуглые сильные пальцы танцевали над корпусом уда, сплетая из трепета струн прихотливый узор песни, а на едва озаренном пламенем лампы узком лице застыло отрешенное выражение. Он был не здесь и не сейчас в этот момент, он прекратил существовать, растворившись в мелодии без остатка, и став лишь одним из камней крепости, чье сердце сейчас вздрагивало под чуткими руками… Стенками чаши, наполненной пьянящим напитком звуков, корнем, взявшим из глубин земли ее сокровенные соки, чтобы навстречу драгоценной россыпи звезд распустились нежные лепестки цветка, словно продолжая меж собою беседу, не прерывавшуюся от начала времен…

И все же, то, что он уже не один, Кадер понял сразу, как и сразу узнал незваного слушателя, хотя тот стоял в самой тени: он был в ущелье, когда князь принял оскорбительный дар.

Хватает же у от рождения испорченных скверной гиен, падальщиков, погрязших в разврате, — наглости и бесстыдства дарить — пусть даже врагу, — мужчину на ложе!! Но дар был принят: пустыня на обратном пути убила бы юношу быстрее, чем трусость его охранников, а единственный удар в собственное сердце и цепи некоторым образом очищали… Всякое может случиться в плену.