Укрощение тигра в Париже

«Какая-то опухшая и, может быть, заебанная, — подумал он. — Почему она не могла поберечь себя последние дни и приехать ко мне красивой? Волосы она, кажется, даже не вымыла, они гладко зализаны назад и скреплены сзади заколками. (Даже сквозь стекла очков можно все-таки разглядеть синяки под глазами русской девушки. Он искал в толпе яркое пятно, а к нему вышла достойная представительница пассажиров.) Что я наделал! Зачем я ее пригласил в Париж! Единственное утешение, что до отбытия в Париж еще есть время. Можно еще все отменить. Можно все свести к ничему, к непоездке…»

Лица илистых рыб все-таки сумели выразить удивление. На обоих появилось выражение, которое приблизительно можно было перевести в следующие слова: «Как не похожа эта женщина на описанную суперменом Эдвардом полубабочку-полутигра. Или Эдвард спятил и не видит, какова его подруга, или в нем самом есть слабость не суперменская». Володя — илистая рыба мужского пола — повеселел. Не один он, следовательно, слаб. Джоан, женщина добрая, погрустнела. Ей хотелось бы верить, что хотя бы Эдвард-писатель силен, раз уж другие хорошие люди — поэтесса Джоан и скульптор Володя — слабы и безвольны. «Эдвард — супермен, — уверила себя Джоан, — он встает в восемь утра и вместо того, чтобы приложиться к джойнту, как я или Володя, Эдвард прилипает на полдня к пишущей машинке и работает. Книгу Эдварда выпускает скоро „Рэндом Хауз“. Я должна познакомить Эдварда с поэтом Джоном Ашбери. Обязательно».

— Хэлло, Наташа! — прожурчала Джоан и улыбнулась. Джокондовской, стеснительной, мутной улыбкой.

Писатель знал происхождение этой улыбки — десять лет уже Джоан курит траву ежедневно. Может быть, до дюжины джойнтов в день. Улыбка Джоан силится вытиснуться из облачного, слоисто-кучевого, в коттоновых шариках сознания Джоан.

Посадив Джоан на пластиковый стул и прислонив Володю к стене рядом, они направились к лязгающему металлическому конвейеру, облепленному уже несколькими слоями толпы.

— Ты не рад меня видеть? — спросила Наташка писателя, заметив, что за три недели, прошедшие со времени его отбытия из Лос-Анджелеса, он побледнел и еще короче остригся, выглядит старше и грустнее. Гребешок коротких волос вперед надо лбом обнажает отдельные, крепкие, как прутики, седые волоски.

— Я рад тебя видеть. Следи за багажом, ты выше меня. У тебя много чемоданов?

— Два. И чехол с одеждой…

— Зачем же ты сдала его в багаж? Нужно было взять чехол в салон. Вещи, очевидно, измялись…

— Ты не рад меня видеть?

— Я рад.

Нет, он не был рад ее видеть такой. Он все время на нее поглядывал и думал, что сейчас ей вполне можно дать тридцать пять лет. Писатель терпеть не мог женщин после тридцати пяти, и не столько их внешность его угнетала, как их цинизм. В тридцать пять и после, верил писатель, женщина разочарована, лишена иллюзий и жадна до удовольствий. Он не рад был видеть Наташку не Наташкой.

В свете неярких, искажающих формы и объемы действительности фонарей они вышли, все нагруженные, из фанерных лабиринтов в цементные и потом в мерзлый ноябрьский воздух. Там тоже были плохие фонари, цемент, асфальт, ступени. Затем появилась дорога с медленными, но многочисленными автомобилями и красным пятном светофора. Писатель с самым тяжелым чемоданом переметнулся усилием воли на другую сторону дороги. Джоан в старой длинной шубке, Володя в расстегнутой клетчатой куртке, опухший от изнурительной работы опустошения полугаллоновых бутылей с водкой, и Наташка, в темных очках и жестко топорщащихся на спине красных жабрах куртки, замерли под светофором, прямо под красным пятном. Сзади, рядами, уменьшаясь и темнея, стояли массы рода человеческого. Он посмотрел некоторое время на показавшуюся ему совершенно чужой тройку и пошел, не дожидаясь их, вдоль проволочного забора ко входу в паркинг. «Какой же я до сих пор еще идиот! Почему я решил взять эту женщину с сигаретой меж прокуренных пальцев в свою жизнь? В последние годы ведь встречал я несколько женщин куда более достойных. Почему она?» Он был уже на основном проспекте паркинга, когда пришел к выводу, что виною всему Венис-Бич, два графина белого вина и калифорнийское солнце.

«Ну ничего, все еще поправимо, — подумал он, — как-нибудь, не обижая ее, но я от нее избавлюсь».

Они нашли автомобиль и в молчании погрузили в него вещи. Затоптались. Увидев, что все трое ждут от него приказаний, он указал Наташке на переднее сиденье рядом с Володей, а Джоан усадил рядом с собой на заднее.

— Тебе там будет удобнее, Наташа. В самолете ведь было не вытянуть ног.

— Да, было тесно, — стесняясь, сказала она.

— Ну, поехали? — спросил повеселевший Володя, может быть, предвкушая скорое прибытие к полугаллону водки, в которую он положил лимонные корки.