Укротить ловеласа

Сойфер Дарья-Укротить ловеласа Пролог

Пятнадцать лет назад

- Народ, а что это у него там? - мальчишка спрыгнул со спинки парковой скамейки, выпрямился во все свои полтора метра и прицельно сплюнул.

- Маманю свою тащит, - сострил второй, и чумазая стайка шпаны радостно загигикала.

Платон поправил лямки виолончельного чехла, ускорил шаг. «Делай вид, что тебе все равно, и обидчики сами отстанут», - так говорила ему мама. А мама никогда не ошибается.

- Эй, ты глухой, что ли? - камешек звонко ударился о пластиковый чехол и отскочил.

«Мне все равно», - как мантру повторял Платон, беззвучно шевеля губами. - «Они просто завидуют».

- Ты че, не видишь, у него ж полный рот! Хавает чего -то! Хомячина! - и снова гогот.

По правде говоря, Платон уже с утра не ел, и от этого было вдвойне обидно. В школе отобрали мамины пирожки с рисом. Такие круглые, аккуратные, чуть припорошенные мукой, будто заиндевевшие. И нежные: ешь их, и даже во рту сухо не становится, запивать не надо. Четыре штучки - и все отобрали. А на обед из-за музыкалки Платон по вторникам ну никак не успевал.

- Слышь, толстый! Да стой ты, когда с тобой говорят! - меткий плевала догнал Платона и дернул за рукав. Так резко, что из-за тяжелого инструмента Платон качнулся, как маятник метронома. Но устоял и даже вовремя успел приподнять голову, чтобы очки не слетели: дужки совсем разболтались.

- Я спешу.

- На гитару свою опоздать боишься? - плевала явно изнывал от скуки, и теперь ни в какую не хотел упустить единственное за день развлечение.

Платону подумалось, что эти мальчишки похожи на городских голубей. Мотаются, неприкаянные, высматривают, чем поживиться, возмущенно курлыкают и вот точно по -птичьи вытягивают шеи.

Платон слегка подпрыгнул, приноравливаясь к весу инструмента. И почему не пошел на скрипку, как Надя?

- Это виолончель.

- Да врет он! - влез остряк. - Жратва у него там.

- Покежь, - плевала ткнул пальцем в чехол.

- Не могу, я спешу, - упрямо повторил Платон, и уже собрался развернуться, как его снова схватили за рукав. - Пусти!

Он дернулся изо всех сил, но мальчишка, хоть был и ниже на голову, и минимум вдвое легче, вцепился, как клещ.

- Пусти!

- А то что? Маманю позовешь?

- Да я... Тебе так врежу... Что у тебя будет перелом! Открытый! Со смещением! - Платон очень старался говорить с ними на их языке, но сам понимал, как жалки его потуги. Ну не умел он драться, и с языками у него всегда были проблемы. Математика - пожалуйста, чтение - одни пятерки. А языки - ни в какую. До кровавых слез репетиторов.

- Чего-чего у меня будет?! Народ, вы слышали? - плевала зашелся хохотом и неожиданно для Платона ослабил хватку.

Физику в третьем классе еще не проходили, и об инерции Платон не подозревал. Это его и подкосило: он так отчаянно пытался вырваться, что не устоял и полетел на асфальт. К счастью, удар пришелся на локоть, не на виолончель.

- А ну, отошли от него! - звонкий Надин голос прозвучал, как эльфийский горн, разгоняющий орков.

Платон нашарил в пыли очки, кое-как водрузил на нос, - сломанная левая душка печально болталась, - и посмотрел на свою спасительницу.

Она, казалось, вообще ничего не боялась. Даже скрипку держала, как автомат Калашникова, и любой, кто попадался ей на пути, инстинктивно чувствовал: смычком тоже можно поколотить.

- А ты еще кто? - плевала еще хорохорился, но смешки на скаймеке стихли.

- Вопрос, кто ты, - Надя угрожающе двинулась на мальчишку. - Чтоб ты знал, у меня папа

- мент. Одно слово - и тебя в детскую комнату заберут, чепушила! Понял? Понял, я тебя спрашиваю?!

И поскольку плевала ничего не ответил, Надя вдохнула глубоко-глубоко, словно собралась надуть огромный воздушный шар, и над парком разнеслось ее зычное:

Па-а-па-а!

Истерично хлопая крыльями, вспорхнули с деревьев птицы, а стайки шпаны на скамейке как не бывало.

- Ты цел? - Надя помогла Платону встать, и оба побрели к музыкалке.

- Локоть немного... - он потер ушибленное место. - Ну точно, синяк будет. И очки... Зачем ты им про папу мента сорвала?

- А как они проверят?

- Ничего, - Платон привычно подпрыгнул, поправляя виолончель за спиной. - Я вот накачаюсь и так им наваляю. Когда-нибудь.

- Ну да, ну да, - Надя ответила без сарказма, скорее, задумчиво. Уже витала где-то далеко в своих мыслях.

- А у тебя как?

Он чувствовал: она не в духе. Слишком хорошо ее знал. И эти вмятины от зубов на нижней губе, и ритм шагов. Маршевый такой, как в «Прощании славянки». На четыре четверти.

- Она опять сказала, что у меня руки-крюки. И на отчетный концерт не допустит. - Надя поморщилась.

- Ирина Федоровна?

- Ну! Я эту сонатину два часа выдрючивала, а ей хоть бы хны!

- Не волнуйся, на следующий концерт точно возьмут.

- Ну да, ну да. Есть хочешь? - Надя вытащила из кармана бутерброд в пакете.

- А ты точно не?.. - Платон с такой тоской сглотнул слюну, что Надя просто протянула ему свой обед. Весь.

- Я не голодная.

- Знаешь, - Платон остановился перед входом в музыкалку: не любил есть перед кучей народа. - Ты мой лучший друг.

- Да брось ты.