Укротить ловеласа (СИ)

Вообще-то целоваться Надя не слишком любила. Это ведь только в кино выглядит красиво и романтично, смотришь — и в груди разливается сладкое тепло умиления, хочется вздохнуть с улыбкой и порадоваться за героев. А что в жизни? Чужие слюни, запахи, сопение нос в нос, неловкое столкновение зубами или чересчур вертлявый язык.

К поцелуям Надя относилась как к неизбежному ритуалу, дани традициям. Вроде формул вежливости. Дать парню, который тебе нравится, аванс. Гарантию, если угодно, что он не зря тратил свое время. Поставить метку избранного.

С Платоном же все вышло наоборот. Во-первых, ему Надя никаких авансов не задолжала. Потому что время из них двоих тратила она. Во-вторых, он ей не нравился как мужчина. По крайней мере, она была в этом свято убеждена. Но он поцеловал ее — и в голове щелкнул рубильник, а свет здравого смысла погас.

Никаких мыслей. Ни единой, самой завалящей. И даже о том, зачем это происходит, как Надя до такого докатилась, как оттолкнуть, чем ударить, — ничего. Темная пустота — и в ней — яркие неоновые вспышки ощущений.

Тепло. Щекотно. Приятно. Мурашки. Дрожь. Тело как будто свое — и в то же время чужое, слишком уж много непонятных и незнакомых чувств. Жажда. Острая такая, колючая, почти болезненная. А еще тяжесть, тугая и плотная, как влажная глина.

Надя утратила связь с реальностью. И это, как ни странно, не пугало, а вызывало эйфорию, почти счастье. Словно плетешься целый день под палящим солнцем, линия горизонта колеблется в жарком мареве, во рту пересыхает, и каждый вдох приносит обжигающую боль. Даже собственное туловище кажется неподъемным. А потом вдруг — обрыв, и внизу под ногами — море. Лазурное и бликующее, ласковое и манящее. Прыжок — и прохладные воды смыкаются над головой, а живительная сила струится по венам. И вот она, невесомость. Блаженство.

Каким-то чудом, цепляясь за Платона, как за единственный буек, привязанный к настоящему, Надя осознала, что он подхватил ее на руки и куда-то несет. Что-то шепчет, щекоча дыханием ухо. Лифчик, неясно когда расстегнутый, болтается на честном слове, мимо мелькают стены коридора, дверь в спальню… Что-то, похожее на тревогу, заскреблось было изнутри, но Платон положил Надю на кровать, стянул с себя футболку, расправил мускулы, как античный атлант, удерживающий перекрытие.

Никогда еще она не видела его вот так, снизу. И очень близко. И никогда еще он не смотрел на нее так жадно и восхищенно. Нет, она миллион раз видела этот взгляд, но прежде он был направлен на других девушек. И Надя все гадала, почему они с такой легкостью сдают оборону? Подумаешь, улыбнулся, подмигнул, поцеловал… А теперь вот поняла. И уже не такой смешной показалась ей супруга нефтяника: Надя, пожалуй, и сама сейчас пожирала Платона глазами, как моряк после дальнего рейса. Хотелось царапать рельефную мужскую грудь, попробовать на вкус, по-вампирски впиться зубами в широкое плечо…

Борьба со стыдом была короткой. Стоило Платону расстегнуть пуговицу на джинсах, обнажив узкую полоску темной поросли, Надя бросилась на него голодной тигрицей, лихо опрокинула на лопатки и уселась сверху, склонилась, целуя, впитывая, собирая губами все вкусы и запахи, чтобы никому больше не досталось.

— Ауч! — Платон внезапно поморщился и изогнулся, а Надя пристыженно отпрянула.

— Я… Боже… Я сделала тебе больно?.. — она поморгала, старательно фокусируя взгляд. Вместе с четкостью зрения вернулась совесть, а та мгновенно подтащила за собой панику.

Только что они просто разговаривали на кухне, только что Надя убеждала Платона, что он — последний мужчина, с которым бы она связалась в здравом уме и трезвой памяти. И вот она уже бесстыже елозит сверху, как дешевая стриптизерша, лобызает плоды его диет и тренировок, забыв о приличиях. Сколько раз она презрительно фыркала в адрес мужиков, которые ценят только внешность! Так неужели и сама оказалась падкой на выпуклые мышцы и пухлые губы?

— Прости… — Надя закрыла лицо ладонью, прячась от действительности. Наверное, так чувствуют себя жрицы любви во время полицейских рейдов. — Не стоило мне…

— Нет! — Платон обхватил ее талию и силой удержал на себе. — Даже не смей извиняться! Мы, может, поторопились, но это должно было случиться! Просто колет что-то…

Он сунул руку под поясницу и извлек маленький блестящий предмет, который показался Наде смутно знакомым. Она бы, может, и не придала этому значения, если бы Платон тут же не сжал кулак и не сунул находку в карман. Явно ведь прятал, никаких сомнений!

— Что это? — Надя застегнула лифчик, который Платон умелыми музыкальными пальцами умудрился вывести из строя прямо сквозь блузку.

— Да ничего, ерунда, — он снова потянулся к ней.