Укротить ловеласа

– Надя?! – удивленный голос Платона заставил ее судорожно всхлипнуть, а полицейского – подскочить и поправить подмоченную слезами форму.

– Чем могу помочь? – обратился он к Платону на немецком.

Тот тут же нахмурился, поджал губы и уставился на Надю.

– Что он хочет? – спросил он на родном языке. – И что вообще у вас тут стряслось?

Надя шмыгнула, вытерла нос тыльной стороной ладони и встала.

– Меня арестовали, – она повернулась к полицейскому и перешла на английский. – Все нормально, это мой клиент. Платон Барабаш. Я предупредила его об аресте, можем ехать в… – произнести это слово язык не поворачивался. – В… Куда надо.

– Тот самый Барабаш? – брови полицейского сдвинулись на переносице, он бросил на Платона такой взгляд, словно тот был маньяком-рецидивистом, а в увесистом чехле для виолончели держал расчлененную жертву. – А знаете… Я еще не оформил протокол… Думаю, на первый раз можно забыть об этом инциденте. Только пообещайте больше не рисовать на афишах.

– Правда?! – Надя недоверчиво моргнула, оставив на мокрых веках черные отпечатки ресниц.

– Вы же просто хотели исправить ошибку, – дернул плечом милосердный страж порядка.

Наде не так часто приходилось сталкиваться с полицией, но она подозревала, что вряд ли у них там подобный гуманизм – обычное дело. Прямо сейчас на ее глазах случилось чудо, и от радости слезы накатили с новой силой. Подумать только: здесь, в чужой стране, нашелся человек, который первым за целый день решил сделать ей что-то хорошее!

– Спасибо, – слетело с Надиных дрожащих губ.

Она убеждала себя, что пора бы уже перестать плакать, что проблемы позади, но катарсис было уже не остановить. Невразумительно пискнув, она кинулась на шею полицейского, уткнулась носом в жесткий воротник и зарыдала снова, – на сей раз от счастья.

Со стороны это выглядело так, будто женщина, уже считавшая себя солдатской вдовой, встречает с войны внезапно живого супруга. Проходящие мимо туристы останавливались, гадая, не постановка ли это местной театральной труппы, а какая-то девушка в панаме даже сделала селфи на фоне странной троицы: Нади, ревущей на плече полицейского, и Платона с виолончелью в руках, взирающего на все это круглыми, как пятирублевые монеты, глазами.

Пару минут Наде потребовалось, чтобы вернуть самообладание и отстраниться наконец от своего венского рыцаря. По его озадаченному лицу явственно читалось: парню будет о чем рассказать штатному полицейскому психологу.

– Вот, – Надя протянула парню маркер. – Возьмите. Мне он больше не нужен.

Задуматься, зачем фломастер патрульному, Наде в тот момент в голову не пришло. Она буквально вложила орудие преступления в руки правосудия, поправила зареванную форменную куртку, взялась за стремянку и, вколачивая каблуки в асфальт, двинулась внутрь филармонии.

– Ты ничего мне не хочешь объяснить? – Платон догнал Надю уже в фойе.

– Честно? – она с достоинством расправила плечи. – Нет.

Вернув стремянку в каморку уборщика, Надя перекинула сумочку через плечо и выжидательно уставилась на Платона.

– У тебя закончилась репетиция? – спросила она. – Мы можем ехать в отель?

– Подожди, в таком виде и поедешь? – Платон как-то странно прищурился, вглядываясь в ее лицо.

– А что не так?

– Нет, если ты решила косплеить Джокера, то все нормально.

– Какого еще?… – на автомате начала Надя, а потом вспомнила жуткую размалеванную физиономию с плаката в кинотеатре. Кажется, Платон еще предлагал ей сходить на этот фильм, но она тогда как раз договаривалась о концерте в Питере, и ей было не до развлечений. – Того самого?! – ахнула она и метнулась к широкому ростовому зеркалу у гардероба.

Теперь-то пазл сложился. Надя мгновенно поняла, почему так шарахался от нее полицейский, почему вздрогнул, когда она повисла у него на шее. И почему туристы приняли их за уличных артистов, а уборщик вместо того, чтобы обрадоваться возвращенной вовремя стремянке, поперхнулся кофе и закашлялся. Потекший от слез макияж сделал Надю живым воплощением кинопсихопата, разве что росчерков красной помады на щеках не хватало.

Борясь с желанием по-черепашьи спрятать голову в воротник, Надя кинулась в дамскую комнату, выдавила целую пригоршню мыльной пены и принялась с таким ожесточением втирать ее в лицо, что Мойдодыр, увидев такое ее рвение, не преминул бы поставить Наденьку всем пионерам в пример.

Убедившись, что ничего больше в ее облике не указывает на недавнюю истерику, Надя вернулась в фойе. Мысленно она уже воссоединилась с бутылкой прохладного шампанского и ортопедическим матрасом, однако Платон, видно, задался целью добить своего лучшего и единственного агента.

Он стоял, вальяжно подперев стену, и, чуть не мурлыча, обменивался флюидами с худенькой белобрысой девицей. Говорила преимущественно она, Платон же бессовестно улыбался и источал феромоны. Надя готова была поспорить на все что угодно, включая знаменитую виолончель Барабаша, что он ни слова не понимает из щебетания своей собеседницы, но это его совершенно не смущало.