Укротитель кроликов

— Виктор подумывает, как избавиться от меня. Значит, я должен нанести упреждающий удар. В целях своей безопасности. Так?

Это было, скорее, утверждение, чем вопрос.

— Не знаю, — покачал я головой. — Честно говоря, я не уверен. Ведь если перевести на простой язык, то я сейчас на основании своих умозаключений, которые могут оказаться неверными, должен посоветовать тебе убить партнера. Я не могу. И я не думаю, что Виктор в свою очередь сформулировал подобную цель для себя. Это же вообще не просто, вот так взять и решиться убить человека, с которым работаешь и дружишь. В этом желании даже наедине с собой признаться трудно.

— Какой ты наивный! — презрительно усмехнулся Храповицкий. — Никто и никогда ни в чем себе не признается. Ты полагаешь, что кто-то живет сорок лет, считает себя порядочным, а однажды утром просыпается и, бреясь перед зеркалом, объявляет: «Что-то надоело мне быть хорошим. Не пора ли превратиться в подлеца и негодяя»? Не смеши меня! Человек всегда находит себе оправдание. Он говорит: «Я так много добра сделал для такого-то и такого-то. А что я получил взамен? Только обман и несправедливость. И если я хочу оставаться честным человеком, я должен положить этому конец». Что-то в этом роде. После чего он с чистой совестью обкрадывает такого-то и такого-то. Или пишет на него донос. Или нанимает убийц.

— И все-таки, мне кажется, что тут другое. Виктора опьяняет эта тайная власть над чужой жизнью и смертью. Понимаешь, как бы мы ни старались доказать окружающим, что мы от рождения были богатыми и умными, на самом деле, на всех нас большие деньги обрушились внезапно. Практически в одночасье. И далеко не все из нас оказались к этому готовы. Когда-то мы даже представить себе не могли, как много можно купить за деньги. Особенно сейчас в России, где все продается. Все без исключения. Машины, дома, самолеты. Должности. Замужние женщины. Государственные секреты. Чужая жизнь. Все это имеет свою цену. Ты платишь и получаешь. Достаточно ткнуть пальцем. Это сумасшедшее ощущение! Как будто у тебя волшебная палочка. И каким бы сильным ты ни был, иногда у тебя начинает кружиться голова, оттого что все доступно. Некто вредит тебе изо всех сил, из кожи вон лезет. А на самом деле он находится в твоей полной власти. И даже ничего об этом не подозревает. И в любую минуту по твоему приказу с ним сделают что угодно: убьют, искалечат. При этом ты останешься безнаказанным. Это очень глубокое и обжигающее чувство. И, может быть, Виктор упивается им. Но это еще не означает, что он готов убивать. Это как незаконный пистолет, который ты купил и которым каждый вечер любуешься. Он дает тебе ощущение безопасности и власти. Но, приобретя его, ты же не становишься автоматически убийцей! Короче, мне кажется, что Виктору нравится переживать снова и снова эти запретные ощущения. И чем больше его обиды на мир, тем слаще сознание, что он может расквитаться со всеми.

— Может, ты и прав, — отозвался Храповицкий. — Только я не пойму, что это меняет. — В разговоре он всегда оставался конкретным и не любил обобщений. — Ты говоришь про психологические мотивы действий, которые могут быть такими или другими. А я имею дело с результатом. Результат в том, что у обиженного и запойного человека оказалось в руках опасное оружие. И никто не знает, когда он начнет палить. И кто станет его мишенью. Может быть, ты. А может быть, я.

Я понял, что в глазах Храповицкого устранение меня было все-таки меньшим злом, чем устранение его. Мне сделалось слегка неуютно. Перспектива стать мишенью Виктора даже в компании с Храповицким меня не очень вдохновляла. А становиться мишенью в одиночку было и вовсе скучно.

Храповицкий вновь потер подбородок, думая о чем-то своем.

— Забавно получается, — вдруг заметил он. — Мы с Виктором знаем друг друга лет восемь. Мы дружили семьями, вместе пили, вместе изменяли женам. Иногда с одними и теми же женщинами. Вместе дрались. Вместе попадали в милицию и откупались. И мы страстно мечтали разбогатеть. А сейчас, когда мы заработали огромные бабки, мы готовимся убить друг друга. Смешно, да? Кто бы мне объяснил, почему так выходит…

— Тем более, вам необходимо поговорить, — настаивал я. — К тому же это не единственный вопрос, который требует обсуждения. Сегодня я случайно встретил Пономаря. У него была встреча с Синим…

— Так ты все-таки потащился туда?! — взвился Храповицкий. — Я же запрещал тебе! Ты давал мне слово!

Когда мне Савицкий сегодня днем доложил об этой «стрелке» и я не застал тебя на месте, я все-таки в глубине души надеялся, что даже твоего неслыханного нахальства не хватит, чтобы наплевать на мои приказы.

— Володя, — сказал я как можно более проникновенно. — Я виноват. Я работаю над собой. Но у меня не всегда получается. Это в последний раз.

Если вы чего-то хотите добиться от женщин или деспотов, то не реже двух раз в день вы должны признавать, что вы были кругом виноваты, а они во всем правы.

— Притворяешься? — подозрительно спросил Храповицкий, сверля меня взглядом.

— Нет, — ответил я, тараща глаза как можно искреннее.