Дверь заскрипела, раздалось тихое шарканье. Я очень осторожно приподняла край пледа и увидела черную юбку, чулки телесного цвета и зеленые тапочки. Лица дамы я не видела, зато слышала, как она осторожно открывает всякие коробочки на гримерном столике. Потом она схватила розовый шарф, висевший на кресле, и тихо замурлыкала себе под нос:
– М-м-м!
Под диваном было пыльно, я старалась глубоко не дышать, но в какой-то момент все же сделала полный вдох и громко чихнула. Женщина замерла и знакомым голосом спросила:
– Кто здесь?
– Степанида, – ответила я, чувствуя себя полной дурой.
– Ты где? – изумилась невидимая собеседница.
Я высунула голову из-под дивана.
– Тут.
Женщина повернулась.
– Оля? Что ты тут делаешь? – спросила я.
– Разреши переадресовать вопрос: а ты что здесь делаешь? – надулась Таткина.
Я выползла из-под дивана.
– Кто-то зашвырнул туда кисть и спонжик.
– А-а-а, – протянула костюмер. – А я пришла забрать бижутерию, которую нахватала Глаголева. У нее прямо болезнь на блестящее. На все спектакли ей нужны браслеты в три ряда, бусы, серьги. Только кольцо в нос не засовывала.
– На тебе шаль Розалии, – напомнила я.
– Не удержалась, примерила, – заговорщически подмигнула мне Ольга. – Больно цвет красивый. И качество шикарное. Понятно, Эрмес!
– Это фейк, – улыбнулась я. – Правда, неплохой.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Таткина.
– Эта шаль подделка под изделие мирового бренда, – пояснила я.
– Нет, это настоящий Эрмес, – уперлась костюмерша. – Видишь, по материалу везде разбросана буква «н», это их отличительный знак.
Я стащила со спорщицы платок и расстелила его на диване.
– Смотри, «н» крохотная, и у нее левая ножка выше правой, буква немного кособокая. А у подлинного изделия она большая и ровная.
– Ну, может, шаль бракованная, – предположила Ольга, – поэтому ее по дешевке продали.
– Такие бренды, как Эрмес, никогда не станут торговать некондицией, – покачала я головой, – они дорожат репутацией. Вот и ответ на вопрос, откуда у Розалии деньги на дорогие обновки – она покупает хорошо сделанные фейки, которые даже специалист издалека за «родную» вещь примет. Думаю, ее вчерашний тюрбан тоже родился не во Франции, а в подпольной мастерской где-нибудь в Китае или во Вьетнаме. Впрочем, платье и пояс из стразов тоже оттуда.
Таткина села в кресло.
– Вчера Розалия щеголяла в костюме Шанель. Узкая юбка, которая на ней, как на корове седло сидела, и пиджачок. Все из твида, голову она ничем не заматывала. А вот позавчера – да, щеголяла в платье с поясом из разноцветных камней, на башке чалма наверчена. Ты перепутала.
– Вероятно, – пробормотала я.
– Роза каждый день в новом, – с завистью пробубнила Оля.
– Ты права, – на всякий случай согласилась я.
– Думаешь, и Шанель ее на китайской коленке сшита? – спросила Таткина.
– Не разглядывала пристально костюм, – вздохнула я, – поэтому ничего сказать не могу. Но обычно цены на классику от Коко в России стартуют с пяти тысяч евро. Во Франции вещи дешевле, хотя тоже даром не отдаются.
– Вау! – подскочила Ольга. – У Глаголевой столько денег нет. Не знаю, сколько ей Лева платит, но уж точно этого на шикарную жизнь не хватит.
Я села на диван.
– У многих актрис есть богатые фанаты, которые делают им подарки.
– Только не у Розалии, – ухмыльнулась костюмерша. – Наша звездища по молоденьким специализируется. Ты в курсе? Подыскивает себе парней из детского сада, развлекается с ними, а потом…
– Каждый живет, как хочет, – остановила я Олю.
– Она просто старая б… – не успокаивалась Таткина. – Самомнения через край, вечно твердит про свою гениальность. От ее рассказов про Альберта Сергеевича меня блевать тянет. Думаю, она и тебе о Вознесенском врала.
– Слышала от нее пару раз упоминание о великом Альберте, но постеснялась спросить, кто это такой, – улыбнулась я.
Глава 18
– Ты ничего не знаешь про Альберта? – поразилась Оля.
– Извини, если разочаровала, но нет, – подтвердила я.
– Ну да, ты же не из нашего мира театра или кино, – кивнула Оля. – А кто у вас в моде самый великий?
– Трудно назвать одну фамилию, мэтров было и есть много, – улыбнулась я. – Из покойных Шанель, Ив Сен Лоран, Версаче, Диор. Из ныне здравствующих Карл Лагерфельд, Роберто Кавалли, Соня Рикель.
Таткина тоже села на диван.
– Ну, в театре глыб поменьше, великие поумирали, а новые не подросли. Кое-кого из современных режиссеров тоже величают гениями, но по сравнению с прежним поколением они – снятое молоко. На безрыбье и рак рыба, а век ярких сценических постановок ушел, поэтому что имеем, то и хвалим. Последним из могикан был Альберт Сергеевич Вознесенский…
Я опустилась в кресло у столика и стала внимательно слушать.