Укротитель (СИ)

— Я… Хотеть… Лилсис[2]… У всех… Есть… Лилсис… И я хотеть… — с трудом разобрал я сквозь слёзы. Язык был очень примитивный, тот же самый, на котором я ей скомандовал остановиться — и я его как-то понимал.

— Я… Неправильная… Всегда… Всё не так… Всё плохо… — продолжала она. — Паутина… Неправильная… Охота… Неправильная… Нашла… Тебя… Спрятала… Хотеть… Делать… Лилсис… Лилсис делать просто! — вдруг отчётливее и громче сказала она, гневно глянув на меня, и опять забормотала. — Делать… Кокон… Паутина… Чтобы превращать… День… Кормить-поить… Ночь… День… Поить… Ночь… День… Ждать… И лилсис… Я… День… Ночь… День… Ночь… И день! — голос её опять стал громче. — И ночь! И ещё день! И ещё ночь! И не лилсис!

Она опять зарыдала, уже без слов, но по-прежнему не пытаясь убежать. Я с трудом поднялся на ноги и ткнул в неё пальцем.

— Имя! — Рыдания её как-то резко утихли, превратившись в редкие всхлипы. Я ткнул пальцем в себя. — Имя — Коля! — и снова в неё. — Имя?

— Бака[3], — голос её был тихим, и я не уверен, что разобрал правильно. Её имя звучало похоже на «чужая» или «другая» на этом странном языке… Или, может быть, даже «неправильная», трудно сказать.

Я медленно обошёл её вокруг, внимательно разглядывая. Высокая, всего сантиметров на десять ниже меня. Грудь — красивая, большая, необычной конической формы, с нежно-розовыми сосками на фоне бронзового, с медным отливом, загара. Тонкая талия и красивые бёдра. Узкие плечи и мускулистая спина — не накачанная, нет, а просто без лишнего жира. Ниже — полушария ягодиц. Мне очень нравится именно такая попка — небольшая, когда каждая ягодица отдельным шариком, а не как две половинки одного колобка. Голубые волосы — разных оттенков, слегка переливающиеся в свете близкого входа пещеры, в которой мы находились (ого, а мы, оказывается, в пещере! — отметил внутри меня капитан Очевидность, но я его немедленно заткнул). Густо-синие, слегка отливающие зеленью и бирюзой брови и ресницы. Сапфировые глаза, сейчас с какой-то безумной надеждой и отчаянием глядящие на меня. Лицо треугольное, как мультяшное, рот небольшой, губки бантиком, яркие, но сейчас тревожно поджаты. Синий, с лёгким пурпурным оттенком, треугольник на лобке. Я вспомнил — мелкие-мелкие мягкие кудряшки. Тонкие запястья с какими-то странными шишками на внутренней стороне, где у людей сухожилия. Изящные ладони с тонкими длинными пальцами — и аккуратными ноготочками, несмотря на полное отсутствие любых возможностей для маникюра на километры вокруг… Я завершил круг и опять встал перед ней. В голове моей вдруг всплыла девчонка, соседка по даче школьных лет, тоже спортивная и рослая.

— Настя. — решительно сказал я ей. — Теперь ты — Настя. — имя звучало очень похоже на «красивая» или «хорошая» на том странном языке. Это не было противоположностью «неправильная», но мне подумалось, что так будет даже лучше. — Ты — моя. — Закончил я мысль и шагнул к ней.

Оказывается, четыре руки — это довольно удобно. Нижней парой рук я ухватил её под попу, верхней парой — за плечи, легко приподнял (откуда у меня такая силища-то, я же чуть не помирал вот только что?) и крепко прижал к себе. Отчаяние и надежда на лице теперь уже Насти сменились облегчением, радостью и ещё целой гаммой эмоций, от которых осталась одна: желание. Удерживая её, я сделал ещё шаг, прижал её спиной к стене, она, наконец-то отмёрзнув, обхватила меня руками и ногами, вцепившись, как утопающий в соломинку, уткнулась носом в плечо и, похоже, опять тихо заплакала. Всхлипывая в такт моим медленным движениям. Чёрт! ЧЁРТ! ЧЁРТ! Проклятье! Ощущение её груди, прижимающейся к моей (блин, теперь придётся привыкать… ЧЁРТ!!!) и трущейся, было новым и очень сильным. И страшно мешало. Но я продолжал размеренно двигаться — я чувствовал, что сейчас нужно именно так, «медленно и печально», как в том анекдоте.

Через пару минут она расслабилась и перестала всхлипывать. Ещё через пару — она сильно вцепилась в меня, буквально повиснув, и долго вздрагивала всем телом, шепча что-то невразумительное и снова плача — но это были уже совсем другие слёзы.

Сколько я так стоял — не знаю, время как будто остановилось. Настя висела на мне, постепенно успокаиваясь, то изредка вздрагивая от ушедших рыданий, то что-то шептала, то просто прижималась ко мне (и моей, мать её, слишком чувствительной груди), то гладила меня по спине и по голове, куда рука попадёт. Наконец, она совсем успокоилась и попыталась дотянуться ногами до пола, но разница в росте оказалась слишком большой. Я аккуратно поставил Настю на землю и она тут же опустилась на корточки.