Укус технокрысы

- Любезный сердцу моему брат в черном! - гремит со сцены голос Петра, и я с горечью понимаю: он смотрел не на меня, а на Мефодия. Хитрый падре нарочно вырядился в черную рясу и повесил на грудь большой крест. Вот, дескать, я веровал в другого Бога, а теперь готов пасть к Твоим стопам, Создатель...

Вернется на фирму - немедленно уволю.

- Подойди мне! - приказывает Петр, и Мефодий послушно поднимается, среди расступившихся телохранителей, по ступенькам на сцену. И все присутствующие в зале думают об одном и то же: ну почему мы не догадались надеть рясы? Быть так близко к Создателю... В пяти метрах от Него, в четырех, в трех...

- Истинно ли уверовал ты в Общего Бога? - вопрошает Петр.

- Истинно, - хриплым голосом отвечает Мефодий, низко склоняя голову.

- Тогда сними крест свой, опусти в прах возле ног своих и наступи на него, - ласково приказывает Создатель.

Падре послушно снимает цепочку с крестом, сжимает его двумя руками, опускает долу...

Словно черная молния пронзает вдруг сцену.

Мефодий, сложив перед грудью ладони в извечном жесте мольбы и смирения, стоит в двух шагах от Создателя, не сводя с него расширившихся от ужаса глаз. На полу рядом с ним блестит цепочка с верхней частью креста. Нижняя же его часть - рукоятка хитроумно замаскированного кинжала - дрожит в горле у Пети. Он, судорожно дергаясь, пытается дотянуться до нее непослушными пальцами, но лишь медленно сползает с трона. На его шитую серебром и золотом одежду хлещет нестерпимо алая кровь.

- Нет! - страшно кричит Анечка.

Я чувствую себя так, словно нахожусь внутри огромного барабана, в который со всех сторон лупят кувалдами. К тому же в горле нестерпимо саднит. Я хриплю, отчаянно пытаюсь распустить галстук...

И не я один. Почти все, кого я вижу, хватаются руками за свои шеи, в том числе и телохранители.

Но они приходят в себя первыми.

Почему падре не убегает? Мог бы попробовать...

Мефодий, все так же сжимая ладони перед грудью, медленно опускается на колени. Губи его скорбно сжаты, глаза закрыты.

Лица подскочивших к нему телохранителей лишь отдаленно напоминают человеческие.

Элли встала со своего маленького трона и смотрит в зал ничего не выражающим взглядом сомнамбулы.

Я бросаюсь в брешь, образовавшуюся в цепи телохранителей, и огибаю двух-трех из них, склонившихся над трупом Пеночкина.

Что-то очень важное я должен сейчас сделать, чрезвычайно важное. Выполнить какой-то приказ... приказ...

Под ноги мне попадается упавшая с Пети двурогая корона, я прижимаю ее к груди... Ах да, нейрокомпьютер. За троном стоит нейрокомпьютер. Он, к счастью, на колесиках. Навстречу из-за кулис, правда, кто-то бежит, но я возвращаю его обратно:

- Врача! Быстрее врача! Вы что, не видите: врача!

Нужно было бы остаться, помочь справиться с шоком жене Пеночкина. Но - приказ, приказ Создателя. Или нет... Кто приказал? Почему я качу эту тележку, накрыв ее собственным пиджаком... нет, не собственным... Потом, потом... Я должен любой ценой сохранить шлем и тележку. Так приказал Создатель. Нет, не Создатель, а Мефодий. Тогда почему я должен? Не понимаю. Почему? Потом, потом...

Глава 25

В этот раз мне, можно сказать, повезло. Три телекамеры, непрерывно снимавшие Пеночкина и его свиту, четко запечатлели: я к его убийству не имею ни малейшего отношения. Только раз в кадре мелькают мои ноги и полы пиджака-"вопилки". Это когда я бегу к трону, еще без короны-шлема в руках. А все потому, что, когда началась "ламбада", одна камера снимала агонизирующего Петю, вторая - расправу над Мефодием, третья давала панораму зала с остолбеневшими от шока адептами "общей веры". Но в прямой эфир это, к счастью, не пошло. После того, как на экранах один раз показали зевающую во весь рот Элли, другой - Анечку, почесывающую голову под короной, режиссер, умница, начал выпускать в эфир только отредактированную видеозапись. А увидел я все это уже потом, на закрытом показе в мрачном здании недалеко от "Детского мира". Славка еще раз выхлопотал мне пропуск. Вначале я не хотел идти, потом сообразил: от этого зависит, признаваться в том, что это я спер нейрокомпьютер и шлем, или нет. Попробуй, объясни начальникам Грибникова, зачем я это сделал, если я и себе этого объяснить не могу. Помнится, Пеночкин мне перед смертью приказал, или Мефодий. Но не Грибников: он, я уверен, уже выходил в это время из зала, с просветленным и глупым от счастья лицом.

Анна Федоровна приболела, и мне приходится готовить завтрак самому. Дежурное блюдо номер один: яичница.