Улан Далай

Неспокойно на душе у Баатра. Двумя женщинами управлять – морока. Младший брат при уходе старшего на войну должен заботиться о его жене – так предки повелели, в «Степном уложении» записано. А Байн… Ведет себя, будто белой кости, а сестра у нее в услужении. Альма и коров доит, и скот на выпас выгоняет, и кизяки собирает, и еду готовит – все одна. Хромает туда-сюда, а старшая сестра ее погоняет. Сама же Байн только перед алтарем сидит и бурханам молитвы возносит – детей себе испрашивает. Баатр хотел было даже выделиться из семейного хозяйства, перебраться в станицу и наняться в батраки. Но Альма уехать от своего первенца не захотела.

Мог бы Бембе после семи лет бесплодного брака отвезти Байн обратно в родительскую семью, но не стал. Надо было бы тогда и кобылу, что получил в приданое, вернуть, а скотинка к тому времени уже издохла от сапа. Красивая, конечно, Байн, лицом светлая, румянец на скулах играет, тело родами не испорченное, работой не замученное. Глядя на нее, чувствовал Баатр, как встает у него плоть, и тогда старался быстрее уйти из семейной мазанки в кибитку, где ночевали они с Альмой, и ждал, когда жена закончит все вечерние хлопоты и придет к нему.

Очир очень привязан к приемному отцу. С трех лет Бембе обучал Очира казацкому делу, коня ему деревянного смастерил и шашку из карагача выстрогал. С пяти лет стал мальчика в табун брать, учил скакать без седла и уздечки. Другие мальчишки, одногодки Очира, еще и штанов не имели, а Бембе приемному сыну уже и сапожки пошил. Кормил из своей чашки – старшему в семье лучшие куски кладут, так Бембе с Очиром делился. Обе матери – и кровная, и приемная – были только рады такому вниманию к сыну.

– Эй, Очирка, не унывай! – Баатр хлопнул мальчика по плечу. – Отец скоро вернется. Шашку настоящую у японца тебе добудет. У японцев шашки лучшие на свете.

Лицо мальчика озарилось довольной улыбкой:

– Стану первым рубакой на всем Дону.

– Обязательно, – подтвердил Баатр. – А пока отец шашку добывает, будешь железной лопатой землю рубить. Приедем домой – картошку копать пора.

Заставила жизнь донских калмыков в земле ковыряться, хоть и запрещали предки под страхом бесплодия и голода корни растений выдергивать. А уж вонзать в землю железо – грех смертный. Но пастбища урезали – 15 десятин на одного казака оставили, большую отару овец уже не прокормить, а на кибитку шерсти надо много, покупать если – 100 рублей кибитка стоит, да и служит года три, потом новая нужна. А мазанка или саманный дом рублей в 70 обходились, и пользоваться ими можно много лет без ремонта. И теплее в доме зимой, и дым лица не коптит. Кибитки на базу у калмыков стоят покуда, но зимой вся жизнь – в мазанке, у печки: хоть и душно, но тепло.

А пай пахотной земли, что выделили, его засевать надо. Дело непривычное. Соседский сын батрачил у хохлов – картошку выращивал, дал несколько штук попробовать. Запекли в золе, с солью поели – вкусно, сытно. Весной на ярмарке купили лопаты и пару мешков семенной картошки. Пока сажали – спины наломали, ладони в кровь стерли. Десятину засеяли и рукой махнули. Остальную землю оставили под парами. А картошку еще и пропалывать надо, чтобы другая трава у нее соки не тянула. Потом окучивать пришлось. Теперь вот выкопать осталось. Урожай собрать придется Баатру с Очиром – женщин к работе с землей допускать нельзя, всех подземных чертей себе на косы нацепляют, никакие амулеты-токуги не спасут…

А ведь правду сказал сосед про картошку. По десять штук из-под каждого куста накопали и мелочи без счета. Целый курган навалили. Но новая беда: клубни нужно хранить в яме, глубже, чем любая могила – погребом у русских называется. Иначе весь урожай испортится. Что же это за еда, которую так низко прятать нужно? Увидел в этом Баатр дурной знак. Старший брат на войне, жена скоро должна родить, а он яму своими руками будет рыть! Поехал в хурул, заказал охранную молитву на всю семью, вернулся и приступил. Копал-копал, землю прокопал, песок пошел. В песке – ракушки. Воспрял духом: ракушки – они от Бурхана-бакши, хороший знак.

А Байн работать по дому так и не стала. В начале осени объявила невестка, что носит в животе ребенка. Но тяжелое испытание назначили ей бурханы: лицом подурнела, кожей позеленела, есть совсем не могла. Для Альмы забот прибавилось, а и сама уже с большим животом была. Попросил Баатр у бурханов прощения за исполнение женской работы и стал жене по дому помогать, боялся только, чтобы соседи не прознали, не опозорили его на весь хутор. Ведь как только стала инеем покрываться по утрам трава, наступило холодное время – к вечеру стекались в их кибитку старики:

– Спойте нам, уважаемый Баатр, «Джангр». Пусть богатыри помогут нашим казакам победить японцев.

Отказать нельзя – раз уж ты слывешь джангарчи.

Разжигала Альма очаг в кибитке, готовила джомбу, разносила старикам. Брал Баатр в руки домбру, молился бурханам и начинал: