Улан [СИ]

После захвата Берлина и последующих сражений, на улан просыпался очередной дождь повышений в званиях и наград. Самого попаданца наградами от русского правительства пока обошли, но Чернышёв уверенно говорил, что наградят в Петербурге — недаром уже вызвали. Ну а остальные…

Рысьев стал полковником и получил от Елизаветы табакерку[76] и небольшое, но крепкое имение неподалёку от Столицы, так что выходец из родовитой, но нищей семьи, был совершенно счастлив. Бригадир Пушкарёв, бывший командир полка, получил орден Александра Невского и повышение до генерал майора за умелое руководство конницей. Поместья он не получил, но был пожалован деньгами — и это с учётом того, что за Берлинскую экспедицию он уже получил кругленькую сумму — трофейную.

Награды (нет, орденов больше не было — были всевозможные табакерки и перстни) и звания не обошли и остальных улан, да и сам полк. В частности, в дополнение к уже имеющимся серебряным трубам, были пожалованы серебряные накладки на эфесы сабель, где было выведено — “Крылатые”. В сопроводительном документе было объяснено, что такой девиз им даруется за то, что “В жизни мирной они кротки как голуби, на войне же они бьют врага соколами”. На самом деле, объяснение было намного длиннее и запутанней — так здесь принято. Просто мозг попаданца сократил его под привычные стандарты, оставив только суть.

В окрестностях Вены остановились не только уланы, так что офицер нанёс визиты всем “своим” полкам. Передвигаться пока приходилось в карете — верхом быстро уставал. Вообще, после ранения он сильно похудел и ослаб, потеряв килограмм пятнадцать живого веса — и это при том, что всегда был худощав.

Из-за постоянных светских визитов, князь оставался в особняке Кейзерлинга, куда перебрался и Тимоня.

— Ну всё, княже, хрен ты от меня отделаешься, — довольным тоном произнёс денщик, едва вошёл в комнату. Странно слушать такое от слуги? Ну так денщик, с которым ты рубился в одном строю, не совсем слуга, а если и слуга, то доверенный, которому позволяется намного больше.

В середине января подморозило и давно уже готовый обоз тронулся к Петербургу. Ехало порядка пятисот саней и карет — отпускники и выздоравливающие, покалеченные. Ну и конечно же — трофеи. У Владимира набралось больше тридцати повозок — в основном мебель, сукно и прочее в том же духе. Поскольку транспортные расходы решила оплатить казна, то улан долго не думал и потащил в Петербург буквально все трофеи и подарки. В качестве возничих нанял покалеченных и раненых солдат — повозки будут под надёжным присмотром, да и сами вояки поедут с комфортом, заработав по пути немного денег.

Ехать пришлось через Польшу, чтобы не нарезать круги. Ну а Польша… Одним словом — бардак. Несколько раз обоз останавливали какие-то паны, требовавшие непонятно чего. То ли платы за проезд по своим землям, то ли просто — надеялись запутать русских вояк и получить хоть малую денежку/барахло на халяву. Хотя время от времени встречались и доброхоты, интересующиеся новостями из первых руки в обмен на гостеприимство.

— Жуть, — сообщил Тимоня, бесцеремонно залезая в карету к господину, — я уже не первую деревню проезжаю и скажу тебе, княже — такой нищеты на Руси не видели.

Вопросительного взгляда денщику хватило и сведения полились рекой:

— Земля богатая и рОдит хорошо, а забирают почитай всё — только-только на прокорм оставляют[77]. Ну а чтоб лучше деньгу выколачивать, отдают деревеньки евреям-арендаторам иль нанимают их управляющими. Ну а это племя и радо стараться — так сетями опутает, что последнее выгребают.

Ближе к Курляндии очередной доброхот подскакал к карете.

— Пшепрашем пана, — вежливо поклонился красочно одетый поляк лет тридцати пяти, на роскошном коне и с богатой саблей на боку, — я узнал, что неподалёку от моих владений проезжает сам Рыцарь Моста (ага, именно так и сказал!) и не смог удержаться. Домашние не простят, если Яцек Ковальчик[78] не сможет привезти вас в своё имение на ужин.

Приветствие было произнесено на польском, но затем речь велась на неплохом французском. Владимир не был в восторге, но сидевшие в его карете попутчики-кавалеристы, развлекавшие князя беседой, пришли от идеи в восторг и уговорили улана.

— Ладно, — нехотя согласился тот, — только учтите, ем я мало, да и алкоголь почти не употребляю.

Предупредил не зря — польские пиры на всю Европу славились неумеренным пьянством и обжорством.

Имение располагалось недалеко и нужно сказать — было достаточно ухоженным. Однако проехать пришлось через одну из принадлежащих Ковальчику деревень — и впечатление безысходности резануло попаданца по сердцу. Таких истощённых и боязливых лиц он давно не наблюдал…

— Пане Ковальчик, — кинулся от крыльца какой-то красочно одетый тип и принялся облизывать своего господина. Не буквально, но рядом — сперва поцеловал носок его сапога[79], затем полу развевающего одеяния. Практически тут же выскочила целая толпа таких же лакеев и принялась обхаживать своего господина и его гостей.

— Моя супруга, Ева Ковальчик, — представил поляк дородную женщину, — урождённая Косцелецкая.