Улав, сын Аудуна из Хествикена

Четырнадцать зим минуло Осе, когда ее отдали в жены Туре из Хува. До того он более десяти лет сожительствовал с этой Боргхильд, а после с превеликой неохотой отослал свою полюбовницу. Она покинула Хув лишь утром того самого дня, когда Оса вступила туда невестою Туре. Боргхильд и после того, до конца своих дней, имела над Туре большую власть, а умерла она лишь через двадцать лет после его женитьбы. Он советовался с ней обо всех делах, представлявших собой какую-либо важность. И часто привозил к ней своих законных детей, дабы она предсказала им будущее и поглядела, выйдет ли из них толк. Но более всего Туре пекся о своих четверых, прижитых с полюбовницей… Боргхильд была дочерью рабыни и знатного вельможи – поговаривали, будто даже дочерью одного из тех королей, коих в те времена было немало в Норвегии [75]. То была красивая, умная и необычайно властная женщина, высокомерная, жадная до денег и немилостивая к беднякам.

Меж тем Оса, дочь Магнуса, жила в Хуве. Она народила мужу четырнадцать детей, но пятеро умерли еще в колыбели и только четверо из оставшихся девяти дожили до зрелого возраста. Оса перечисляла всех своих умерших детей и рассказывала про них. Более всего горевала она о дочери, Хердис, которую разбил паралич, потому что она заснула однажды на мокром от росы пригорке. Умерла же она четыре года спустя, когда ей было одиннадцать зим. Подростка сына залягала насмерть лошадь, а Магнус погиб в драке на борту корабля, когда возвращался домой с пирушки в Тутене вместе с другими хмельными молодцами. Магнус тогда только что женился, но детей после него не осталось, а вдова снова вышла замуж и уехала в другой конец страны. Она была единственной изо всех невесток, которая пришлась по душе фру Осе.

– Но скажите мне, бабушка, – спрашивала Ингунн, – неужто всю вашу жизнь у вас были одни только беды? Неужто не выпало вам на долю счастливых дней, которые вы могли бы вспоминать ныне?

Бабушка глядела на нее, видимо, не понимая, о чем та говорит. Теперь, когда она лежала в ожидании смерти, казалось, будто ей в равной мере милы воспоминания и о горестях, и о радостях.

Ингунн не так уж худо жилось у старухи. Сил у нее недоставало, даже когда она бывала здорова, и ей никогда не любо было делать то, для чего нужны были усилия или раздумья. А теперь она сидела с каким-нибудь тонким рукоделием, которое не нужно было заканчивать в спешке, погруженная в свои собственные мысли, и слушала вполуха бабкины речи. Подростком она была неутомима, и ей трудно бывало усидеть на месте долгое время. Теперь же все стало иначе. Странная хворь, которая напала на нее после разлуки с Улавом, словно оставила после себя тень, не желавшую исчезнуть: казалось, будто Ингунн вечно в каком-то полусне… Во Фреттастейне она всегда находилась в окружении мальчишек, и прежде всего с ней был Улав. А с мальчишками начинались шумные игры и затеи, которыми она жила, – сама-то она ничего путного придумать не умела. Здесь же, в усадьбе, обитали одни лишь женщины – две старые госпожи и их служанки да несколько пожилых челядинцев и работников. Они не могли пробудить Ингунн от спячки, в которую она погрузилась, еще когда лежала с онемевшими ногами в кровати и ждала – вот настанет последний час и она, вовсе исчахнув, уйдет из числа живых. Когда Улав исчез, казалось, у нее больше не было сил верить в то, что когда-нибудь он вернется. Слишком много бед обрушилось на нее за короткое время – с тех пор, как отец ее уехал из дому, дабы встретиться с Маттиасом, сыном Харалда, и до того дня, когда Арнвид увез ее в Хамар. Ей чудилось, будто ее подхватил бурный поток, а время, проведенное в Хамаре, было, как омут, куда медленно затягивало ее и Улава, относя их все дальше и дальше друг от друга. В Хамаре все было новым и чужим, да и Улав изменился и тоже вроде бы стал ей чужим. Она понимала – он был прав, что не искал случая встретиться с нею тайком, когда они жили в Хамаре. Но от того, как он вел себя на свидании, которое она сама подстроила в ночь под рождество, ей стало страшно и стыдно. Она чувствовала себя такой униженной и растерянной, что не смела даже думать о нем так, как прежде, забываясь в сладостной, жаркой жажде его любви. Она превратилась тогда словно бы в малого ребенка, которого отругали и высекли взрослые, – сама-то она не могла взять в толк, что поступила дурно…

Но вот он явился к ней в ту последнюю ночь из тьмы и метели, запорошенный снегом, обессиленный и взволнованный, дрожа от усталости и затаенного бешенства… Изгой, человек вне закона, на руках которого еще не остыла кровь сына ее родного дяди! Сама не зная как, она совладала тогда с собой. Но когда он снова ушел, казалось, глубокие воды всего мира сомкнулись над нею.