Улеб Твердая Рука(др. изд)

— Приглядись-ка, — уже мягче произнес Улеб. Он настолько обрадовался сообщению о сестрице, что готов был расцеловать болтливого плута. — Приглядись, приглядись, не робей.

— Не помню, да воздастся тебе необъятное благо.

— А золотишко, что когда-то вымогал у меня на стольном дворе Калокира, помнишь?

— Нет. Монеты твои помню, а тебя нет. Смилуйся.

— Про бежавшего с ипподрома бойца Анита Непобедимого слыхал? Про Твердую Руку?

— Еще бы! Чтоб ему…

— Я и есть Твердая Рука.

— Чтоб ему бесконечно сиять в вечной славе! Тебе! — не моргнув, воскликнул Акакий.

Велко между тем ломал голову: для чего понадобилось Улебу тратить время на разговоры? Он привык доверять побратиму и не раз убеждался прежде, что тот не любит бросать слов не ветер, а если и ведет с виду пустую беседу, значит что-то за нею кроется, неспроста она затеяна.

Однако сейчас в перепалке с Акакием не было никакого скрытого смысла, просто Улеб невольно, как говорится, развязал язык на радостях, что нашел на чужбине сестрицу, что настал долгожданный час, что близок конец мытарствам и горестям ее и его. Велко все-таки догадался об этом и немедленно вмешался:

— Хватит вам, пустомели. Если, Акакий, не скажешь точно, где Мария, пеняй на себя. Отвечай коротко, не то пожалеешь.

Тот мгновенно вскочил, вытянул руки по швам и ответил четко, как на воинском смотре, громко и достоверно:

— Во дворце Калокира на окраине Адрианополя.

— Точнее!

— В Орлином гнезде, что на самой верхушке круглого холма.

— Где Калокир?

— Хозяин обходит казармы.

— Почему?

— Он советник, глаза и уши повелителя.

— Велика стража дворца?

— Десять оплитов и шестеро слуг, не считая поваров, виночерпиев, массажиста, музыкантов, садовника, нахлебников, прихлеба…

— Стой! Стой! — резко одернул его Улеб. — Где горница Улии?

— Какой Улии?

— Тебя спрашивают про Марию, — пояснил Велко.

— Мария наверху. Двери покоев выходят на стык лестниц.

— Кто ее сторожит?

— Я… — Вздохнул Акакий и почесал подбородок.

Улеб молвил:

— Вот что, малый, спасибо за сведения. Нам пора к ней. А тебя, не обессудь, привяжем вот к этому дереву той самой веревкой, которую ты предусмотрительно приберег. Если в чем обманул, тут и схороним красиво. Если нет, отпустим на все четыре стороны, как вернемся из города.

— Отпустили бы сразу, а? Здесь сыро и страшно, никто меня тут не любит.

— А за что же любить тебя, ненаглядный, — рассмеялся Улеб, — не за то ли, что вместе с хилиархом кинулся нас ловить?

— Я не хотел, — фальшиво захныкал Акакий, — Калокир приказал. О! Я вам, великодушные, поведаю такое о хозяине — подивитесь!

— Ну?

— Я с ним ездил в Константинополь. Что вы думаете? Он ликовал там, как подобает обласканному? Пел хвалу Иоанну, как все? Ничуть не бывало! — Акакий посмотрел по сторонам, словно опасался, что их подслушивают, и, понизив голос, доверительно продолжал: — Калокир лелеет недоброе. Да, да, поверьте, справедливейшие. В Студийском монастыре настоятелем стал Дроктон, бывший соглядатай Палатия. Только прибыл динат в столицу, сразу к иноку. Этот карлик исчадие ада. Говорят, что он якшается с Дьяволом — с красавицей Феофано. Так вот. Смертный заговор будет, ей-богу! Ведь ежели, к примеру, тайно шепчутся с Дроктоном и с бывшей торговкой Феофано — быть крови. Ох, погубят они василевса Цимисхия…

— Молодец, умница, — похвалил его Улеб и затянул потуже последний узел веревки, приковавшей Акакия к дереву, — обязательно поделись этой сказкой со своим охранником, чтобы он не уснул. Но негромко рассказывай, не тревожь сон остальных дружинников. Будешь послушным, завтра поутру побежишь к своему Калокиру.

— Мне теперь к нему путь заказан, — сокрушался Акакий. — Уберусь куда глаза глядят.

— Дело твое. Стой только смирно, покуда не развяжем.

— Давайте я проведу вас в Адрианополь, — льстиво просил Молчун, которому никак не хотелось ночевать в крепких объятиях с дуплистым, шершавым и сучковатым деревом. — Возьмите с собой, обожаемые, не пожалеете. Проведу. Меня там каждая собака знает.

— Будет тебе похваляться знакомствами, — буркнул Велко, унося свечу в шалаш, — помалкивай лучше, Молчун.

Прежде чем покинуть лагерь, Твердая Рука и Меткий Лучник коротко посовещались в своем тесном жилище, порешили пробираться в город пешком.

Глава XXVII

Те, что еще в далекой древности закладывали первые фундаменты сооружений огромной крепости среди плодородных полей и обширных пастбищ холмистой долины реки и ее живописного притока, несомненно и с полным на то основанием уповали на превосходное будущее этих мест.

Неспроста, нарекая сей город жемчужиной благословенного края, обитатели Македонии и Фракии из поколения в поколение вели бесконечную тяжбу меж собой за право называть его своим. Он рос и высился на границе двух фем, становясь все богаче и краше в чреде уходящих столетий.