Улей

— Я многому научилась, милый мой. Кроме того, я теперь богатая, могу делать что захочу. Он все оставляет мне, завещание показывал. Через несколько месяцев я и за пять миллионов не дам себя повесить.

— Что?

— Я говорю, через несколько месяцев — ты меня слышишь? — я и за пять миллионов не дам себя повесить.

— Да-да…

— Ты носишь в бумажнике фото малышей?

— Ношу.

— А мои фото?

— Нет, твоих не ношу. Когда ты вышла замуж, я их сжег, решил, так будет лучше.

— Ох, какой ты! Сегодня ночью я тебе дам другие. Когда ты придешь, ну примерно?

— Когда закроемся, в полвторого или без четверти два.

— Не задерживайся, слышишь, иди прямо ко мне.

— Да-да.

— Адрес запомнил?

— Как же, «Кольяденсе», улица Магдалины.

— Вот-вот. Комната номер три.

— Да-да. Слушай, я вешаю трубку, сюда идет эта свинья.

— До свидания. Слышишь, я тебя целую?

— Да.

— Сто раз целую, нет, сто тысяч миллионов раз…

Хозяйка булочной даже перепугалась. Когда Марухита Ранеро прощалась с ней и благодарила, бедная женщина не могла слова вымолвить.

Донья Монсеррат решила, что пора уходить.

— До свидания, милочка Виситасьон, я бы просидела у вас целый день, так приятно поболтать с вами.

— Большое спасибо.

— Я не льщу, это чистейшая правда. Но видите ли, я уже вам говорила, я не хочу пропускать возношение даров.

— Ну, раз такая причина!

— Вчера я пропустила.

— А я-то совсем еретичкой сделалась. Хоть бы Господь меня не покарал!

Уже у дверей донья Виситасьон думает, что можно бы сказать донье Монсеррат: «А что, если бы мы перешли на „ты“? По-моему, давно пора, как тебе кажется?» Донья Монсеррат такая милая, она, наверно, с восторгом ответила бы «да».

И еще хотела бы донья Виситасьон предложить: «Раз уж мы переходим на „ты“, давай я тебя буду звать Монсе, а ты меня Виси. Согласна?»

Донья Монсеррат и с этим бы согласилась. Она очень любезная женщина, к тому же дружат они уже не первый год — старые друзья! Но странное дело, отворив дверь, донья Виси только решается сказать:

— До свидания, дорогая Монсеррат, не будьте же таким редким гостем.

— Нет-нет, теперь я постараюсь приходить к вам почаще.

— Надеюсь!

— О да. Кстати, Виситасьон, вы не забудете, что обещали мне два куска мыла «Ящерица» по дешевой цене?

— Нет-нет, не беспокойтесь.

Донья Монсеррат как входила в квартиру доньи Виси под ругань попугая с третьего этажа, так и уходит под ту же музыку.

— Ужас какой! Что это?

— Ох, не говорите, дорогая, это не попугай, а сущий дьявол.

— Какой срам! Это надо было бы запретить!

— Вы правы. Я уж не знаю, что делать.

Попугай Рабле — жуткая тварь, это бесстыжий, беспринципный попугай, просто выродок, а не попугай, никакого с ним нет сладу. Временами он, бывает, ведет себя поприличней, выкрикивает «шоколад», «Португалия» и другие слова, подобающие воспитанному попке, но, так как понятия у него нет, он вдруг ни с того ни с сего — и обычно, когда у хозяйки сидят с визитом гости, — разражается самыми грубыми и мерзкими ругательствами, выкрикивая их своим надтреснутым голосом старой девы. Анхелито, примерный и набожный соседский мальчик, пытался одно время наставить Рабле на путь истинный, но ничего не добился, все его усилия оказались тщетны и труд напрасен. Разочаровавшись, он мало-помалу прекратил уроки, и Рабле, лишившись наставника, недели две вытворял такое, что стыдно было слушать. Насколько серьезно обстояло дело, видно из того, что жилец с первого этажа, дон Пио Навас Перес, железнодорожный контролер, обратил на поведение попугая внимание хозяйки.

— Послушайте, сеньора, ваш попугай просто невыносим. Я не хотел вам говорить об этом, но, признайте, нет ведь такого права. Сами посудите, у меня дочурка подрастает, и ей никак не годится слышать такие словечки. Надо что-то сделать, говорю вам!

— Да, дон Пио, это святая правда. Простите, я постараюсь вразумить его. Этот Рабле просто неисправим!

Альфредо Эчеварриа рассказывает своей тетке, донье Лолите Эчеварриа де Касуэла:

— Виси — очаровательная девушка, вот увидишь сама. Вполне современная, элегантная, умная, красивая — всем хороша. Мне кажется, я ее очень люблю.

У тети Лолиты рассеянный вид. Альфредо приходит на ум, что она попросту его не слушает.

— У меня такое впечатление, тетя, что мои сердечные дела тебя ничуть не интересуют.

— Да нет, что ты, глупенький! Как они могут не интересовать меня?

И тут сеньора де Касуэла вдруг начинает ломать руки и закатывать глаза, в конце концов она заливается слезами — рыдает драматично, картинно. Альфредо перепуган.

— Что с тобой?

— Ах, ничего, ничего, оставь меня!

Альфредо пытается ее утешить.

— Да послушай же, тетя, что с тобой случилось? Я тебя чем-то нечаянно обидел?

— Нет, нет, оставь меня, дай мне выплакаться!

Альфредо пробует пошутить — может быть, шутка ее успокоит.

— Ну же, тетя, не закатывай истерику, тебе ведь уже не восемнадцать лет. Посмотреть на тебя, так можно подумать, что у тебя какие-то любовные огорчения…