Улей

Звучит банально, но именно так формируются его мысли, когда она рядом. Жестокая штука жизнь, любит насмехаться над тем, во что человек верил раньше. Или тем — во что никогда не верил.

Смутно помнит то, что говорил когда-то Литвину, и как исходил жесточайшим сарказмом по чувствам Реутова. Жизнь заставила подавиться собственными словами. Оказывается, правда у каждого своя.

"Вспомни меня, Ева".

Это стремление кипит в нем наряду со страстным желанием. Не хочет, чтобы между ними оставалось и секунды пустоты. Накрыл бы их своими чувствами, если бы это было возможно.

Влажные жадные поцелуи растворяют реальность. Все вокруг них — хаос и хпам. Все вокруг них — второстепенно. Еще дальше. Еще призрачнее.

Адам и Ева — отдаленная от всего живого планета.

Ее тело помнит его прикосновения. Его руки. Его губы. Его вкус. Его тело. Его движения. Ритм. И ощущения.

Страсть. Голод. Близость. Одержимость. Секс.

Внизу живота Евы разливается тепло. Оно щекотно колышется там. Стягивает в горячий узел мышцы. Натягивая эти чудесные ощущения до предела, опускается еще ниже — к самым чувствительным органам. И раз за разом вспышками тянется вверх, к центру груди.

Трепет. Восторг.

Слова высвобождаются одно за другим. Тянут за собой визуальные воспоминания. Трудно признать почему-то лишь одно.

Любовь.

Отталкивает его. Выкатывает за пределы сознания, как мячик. С силой пинает. Но оно упорно летит назад. Возвращается.

Мерзкое, отвратительное, противное, тошнотворное слово. Пустые звуки.

Оно даже не красивое. Звучит старомодно и как-то слишком наигранно.

Игра. Ненависть.

Субъект. Информация. Действие.

Ревность. Боль.

Горячий ком встает в горле Евы.

"Гори в аду, Адам".

"Сгораю".

Как можно мягче отталкивается от Титова. Тяжело дыша, смотрит прямо в его темные глаза.

— Это война, Адам? Твое имя, ты — ключ от ада, — задыхается, припоминая его слова.

Он неверно истолковывает ее вопрос, не осознавая, что к ней возвратилась новая порция воспоминания.

— Это война, Ева, — прочистив осипшее горло, хрипло соглашается. — И я прошу тебя быть на моей стороне.

— Считаешь себя героем?

To ли от резкости ее голоса, то ли от самого вопроса Титов отшатывается, уводя взгляд в сторону.

— Нет. Я, бл*дь, кто угодно, только не герой. Мне плевать на людей. Я сражаюсь только для тебя.

Небольшая пауза усиливает напряжение перед следующим вопросом.

— Скажи еще, что любишь меня? — в голосе Евы проявляется гнусное ехидство.

Она думает: если ответ будет утвердительным — будет смешно.

Но…

— Люблю.

Когда хриплый глубокий голос Титова проговаривает это глупое слово, сердце у Евы в груди вдруг останавливается.

И ей становится страшно до чертиков.

— Любишь? — с пренебрежением выталкивает, сопротивляясь самой себе. Втайне нуждаясь в том, чтобы он настоял, подначивает с невесть откуда взявшейся жестокостью. — Дурацкое слово!

Обхватывая руками лицо Евы, Адам останавливает какие-либо ее движения. Требовательно смотрит прямо в глаза.

— Люблю, — повторяет в сердитом запале. — Дурацкое! Тоже так думал. Только по- другому не знаю, как назвать. Если бы существовало более сильное слово, чтобы описать то, что я к тебе чувствую, я бы его использовал. Непременно. Даже не сомневайся, Исаева.

Страшно. Аж глаза слезятся, и дышать невыносимо тяжело.

И в то же время… за спиной будто крылья вырастают.

Возмущенно всхлипнув, давится слезами. Укоризненно толкает Адама кулаком в грудь.

Тут же издает вздох, полный поражения. И неожиданно вжимается в него всем телом. Отчаянно. Пряча лицо в изгибе его шеи.

Черт возьми… Титов не собирался этого говорить. И не стыдно ему вовсе, как показалось бы раньше. Легко сошло с губ.

Не хотел запутывать Еву еще сильнее. Не сейчас, когда она увязла в этой темноте.

Но она же спросила прямым текстом.

Может, и к лучшему… Пусть уже определяется. Воспоминаний нет, но какие-то чувства к нему у нее все-таки остались.

"Только не подведи, Исаева…"

"Не отвернись".

"Прими…"

"Не дай повода снова становиться уродом".

Осознает, что она плачет, чувствуя теплую влагу на своей коже. Сначала тихо, практически беззвучно. А дальше — громче. По нарастающей. С дрожью. Судорожно всхлипывая. Будто случилось невообразимое горе.

Адам не знает, как на это реагировать. Как понимать…

Хочет снова взглянуть девушке в глаза. Но она не позволяет себя отстранить, вцепившись в него мертвой хваткой, так что им обоим становится буквально трудно дышать.

Решая, что реакция Исаевой, скорее всего, нвсет для него положительный характер, принимается утешать. Мягкими движениями гладит ее затылок и спину. Прижимается губами к волосам.

Ева испытывает крайнюю степень смущения. Ту самую, когда хочется бесследно исчезнуть с лица Земли. И, самое странное, ей почему-то очень-очень больно. В противовес этому, до сумасшествия радостно.