Улей

После этих слов по венам Исаевой растекается огонь ярости. И ненависти ко всему миру. К отцу. К Титовым. Тому, мертвому. И этому, живому.

Почему она должна переживать за них? Почему ее должны беспокоит чьи-то чувства? Зачем Титов пытается вывернуть ее наизнанку? Зачем причиняет еще большую боль?

"Ненавижу тебя, Адам!"

"Ненавижу вас всех!"

"Всех!"

Судорожно вздыхая, равняется с Титовым взглядом. Видит гремучую смесь эмоций, что кипят внутри него и, конечно же, решает добавить огоньку.

"Бей, что есть силы!"

— Если мой отец имеет какое-то отношение к смерти твоего, — медлит, но все-таки хладнокровно заканчивает начатое. — Наверняка, он это заслужил. Вот что я думаю, Адам.

Не успевает даже вскрикнуть, как он приколачивает ее к стенке.

— Это ложь, — орет Титов, впечатывая кулак рядом с ее головой. — Это ложь! Ты так не думаешь.

— Думаю! Именно так я и думаю, черт тебя подери, — упрямо выкрикивает ему в лицо Ева.

В следующее мгновение Адам, должно быть, собирается ее убить. Она видит, как в его глазах с ее легкой руки рушатся все здравые чувства. Расширившиеся зрачки отражают лишь безумный гнев.

Закрывая глаза, Исаева ждет, когда ее накроет волна физической боли. Но секунды бегут, а этого так и не происходит.

Руки Титова, задевая ее напряженное тело, просто опускаются вниз.

— Убирайся, мать твою, — зло выдыхает он, едва Ева поднимает веки. — Сейчас же, пошла вон, Исаева! Сейчас же!

Остаток ночи дочь морского полубога и наследница миллионного бизнеса проводит в дешевом гостиничном номере. Ежась и дрожа, но не от холода, а от собственных мыслей, Ева переживает худшие минуты своей жизни.

Даже когда тело немеет, сердце продолжает все так же сильно биться. Она не пытается уснуть. Лишь надеется, что с течением времени получится спокойно дышать и не думать о том, что сказал Адам.

И о том, что она ему сказала.

"Все не так".

"И вообще, этого не может быть".

"Титов сказал это, чтобы причинить мне боль".

Но сколько ни обманывайся, сердце чует правду. Хриплый голос Титова, будто на перемотке, снова и снова повторяется в ее голове и навсегда уносит из тела Евы покой.

Далеко не все в ее возрасте знают, как больно молчать, когда изнутри тебя рвется оглушительный крик.

[1] Zombie-Зомби.

[2] Black. No Loyalty — Черный. Нет лояльности (похожая татуировка есть у Тимати).

[3] I do not accept Gang Bang. You can only be Me. — Я не приемлю Ганг Банг. У тебя могу быть только я.

Ганг Банг — это групповой секс с одной девушкой и более чем тремя мужчинами.

День сорок третий (1)

Бесцельно, безжалостно, как в кино.

Ты — мой Стокгольмский синдром.

© Джио Россо

День сорок третий.

Больше суток у Евы уходит на то, чтобы прийти в себя. Домой она возвращается как с поля боя: в грязной потрепанной одежде и ссадинах, с колтуном на голове и мешками под глазами.

Просканировав дом отрешенным взглядом, едва в состоянии воспринимать информацию, старательно вслушивается в голос дедовой сиделки.

— …вчера вечером уехали в Кóнча-3áспу[1]… будут завтра… только не по ковру… сколько грязи…

Проявляя упорство, Исаева приводит себя в относительный порядок и укладывается спать. To ли отсутствие родителей сказывается, то ли просто скопившаяся усталость — она спит оставшуюся половину дня и всю ночь. Слабо реагирует на появление в комнате дедушки Алексея и Лидии Михайловны. Видимо, все-таки являет собой печальное зрелище, они не настаивают на том, чтобы Ева поела. Тихо выходят за дверь.

В понедельник она ведет себя, как обычно. Собирается в академию, завтракает в тихой компании дедушки, отсиживает положенных пять пар, по дороге домой заезжает в магазин за кое-какими средствами гигиены, оставляет на рвсепшене частной клиники небольшую посылку со сладостями и фруктами для Дашки, катается по городу.

Длинный и спокойный день.

Без тревоги и огорчений. Без суеты и желания куда-то бежать. Еве просто хорошо от своего одиночества. Хоть она и понимает, что ни одна из ее проблем не решилась.

Родители, а правильнее сказать — люди, которые произвели ее на свет, названивают бессчетное количество раз, начиная еще с того пьяного вечера.

Ева все игнорирует. Даже сообщения матери удаляет, не глядя.

Ей нужен перерыв, чтобы не сломаться.

В начале седьмого вечера Исаева, все еще в форменном костюме, стоит перед окном и неторопливо пьет кофе. Ей нравится не столько вкус этого напитка, сколько его запах. Крепкий и бодрящий. Перебивающий своей силой все другие ароматы. Непреодолимый.

Ева ценит все, что имеет силу.

Умиротворение покидает ее, когда во двор въезжает темно-серый седан. Отец паркует авто на подъездной дорожке, не доезжая до гаража, и сердце Евы начинает биться с утроенной силой. Она со стуком опускает чашку на столик и, спотыкаясь, бежит в комнату деда.