Ульфила

Амвросий стоял среди своих врагов один – он был меньше ростом всех, даже мальчика-государя, что очень бросалось в глаза, – и слегка улыбался. Как будто сказать хотел: с настоящим римским аристократом вам не тягаться.

Наконец вымолвила Юстина, величаво выпрямившись:

– Мы просим тебя, Аврелий Амвросий, выйти к толпе и успокоить ее. Ни одна из базилик не будет взята у тебя – ни добром, ни силой. Пусть эти люди, твои прихожане, разойдутся по своим домам. – Гневно шевельнула ноздрями. – Ты же отобрал у меня Пасху. Радуйся, Амвросий!

Епископ невозмутимо простился с малолетним императором, с государыней и вышел следом за Сальвианом. Аланской работы кожаный занавес скрыл обоих.

* * *

Муторное дело в оцеплении стоять. Лошади то и дело начинают пятиться, когда кто-нибудь из толпы их напугает. Неподвижно сидят на высоких своих конях рослые аланы, варварская гвардия. Развалились в высоких седлах, на толпу глядят, как на скот. Даже не на саму толпу, а куда-то поверх голов, ибо скучны им лица горожан. Волосом аланы белы, как готы, но отличаются от них и речью, и обычаем.

Вся площадь перед базиликой завалена лошадиным навозом. Спасибо, мух еще мало. Ранняя весна в Медиолане.

– Эй! Куда?..

Из толпы протискивается женщина. Плащ на ней из грубой шерсти, волосы под плат убраны, в руке корзина. Упрямо пригнув голову, семенит к оцеплению.

Мимо бабы этой глупой глядя, один алан копье вперед наклоняет. Вроде и не смотрит, а целит точнехонько ей в грудь.

Остановилась. Залопотала. То на корзину покажет, то куда-то вдаль махнет, то подбородком вперед кивнет, на площадь перед базиликой, а под конец умильный вид приняла и алану улыбнулась.

Хмурое, красивое лицо у алана.

Ничего-то он из ее объяснений не понял. Она шажок вперед сделала – так, для пробы. Он копьем ее отогнал. Она снова свое залопотала. Оглянулся алан назад. Что же такого бабе понадобилось?

Долго до аланов доходило. Не землепашцы они. Готы – те сразу бы поняли: навозу домогается. Столько дарового навоза на площади лежит, пропадает зря.

Что и говорить, отчаянная. В толпе языками цокали, головами качали.

Аланы спорить с бабой, ее наречия не понимая, быстро соскучились и обидели ее смертно, прогнали прочь, лошадью наехав.

Уже три седмицы стояли тут оцеплением, всем богам насмех. Эти, кто в Бога Единого веруют, между собой опять перегрызлись. У них как Пасха – так едва до войны не доходит.

Ночами жгли костры аланские конники. Всю площадь у базилики запятнали навозом, кострищами, объедками. Государыня распорядилась подвозить продовольствие прямо сюда, на позиции. Аланы – кочевники, им такое житье в привычку. Пригнали десяток кибиток, чтобы ночевать, и жили не тужили.

И вправду на войну похоже было то, что происходило в Медиолане весной 386 года. И непонятно, кто против кого мятеж поднял: императрица против Амвросия или Амвросий против императрицы?

Прошлой весной отступилась Юстина. Уехала в Аквилею, оставив Милан Амвросию. Все лето в Аквилее сидела. И Меркурин Авксентий при ней был, пастырский долг выполнял, а после наставлений в духовном совершенствовании пиво пил с остроготами. Про свой город Доростол им рассказывал; их истории слушал.

А сам почти неотступно об Ульфиле думал, о своем епископе.

Ульфила! Скажешь это имя – и тепло на сердце. Никого так не любил в своей жизни Меркурин Авксентий, как епископа готского. Всегда помнил его старым, с белыми волосами; но ведь было некогда и такое время, когда Ульфила был молод. Однако даже в молодые годы был он уже епископом. Ульфила-гот, служитель Церкви, носящий волчье имя.

Каждую ночь молился Авксентий, каждую ночь плакал, себя жалея, точно дитя, потерянное посреди поля. И однажды увидел себя в поле. Только что был тесный темный покой, где пахло выделанной кожей и жирными благовониями, – и вдруг стал простор и свет, но не открытый, а подернутый туманом. Не вполне понимая, спит он или же все происходит наяву, Меркурин Авксентий пошел по этому полю, минуя неспелые еще колосья. А они сами собою расступались перед ним.

Наконец Меркурин устал – так устал, что и ноги уже не держали. Остановился, сел на землю, заплакал и стал кричать: «Ульфила! Ульфила!» Сперва никто ему не отзывался, а потом чей-то голос промолвил:

– Он здесь. Не кричи.

Меркурин повернулся и увидел трех человек. Двое из них были точь-в-точь римские легионеры, только не безродные, с примесью македонской, мезской, франкской крови, а настоящие римляне, вроде этого Авмросия. Между ними стоял Ульфила. Глаза его были закрыты, губы сжаты, руки и ноги в цепях.

– Вот Ульфила, – сказал Меркурину один из легионеров. – Зачем он тебе?

От страха и сострадания сердце в груди Меркурина задрожало, треснуло, как стекло, осколки впились в грудину и стали там поворачиваться.

– Отпустите его! – закричал он, протягивая к Ульфиле руки, но легионеры отогнали его. Тогда Меркурин стал звать: «Ульфила, Ульфила», чтобы тот хотя бы открыл глаза и посмотрел на своего приемного сына. Однако Ульфила как будто не слышал.

– Что тебе от него нужно? – спросил легионер.