Ульгычан, или хроника турпохода

После первых же аккордов чувствую, как немного расступается беспросветный мрак в моей душе...

- Руки вверх!

Ладка подскакивает.

- Опять твои шу.., - начинает Галка и, не закончив фразы, застывает с открытым ртом. На скале над площадкой - две высокие, с ног до головы затянутые в черное фигуры со странным оружием в руках, лица - грубые, серые, ничего не выражающие маски.

Я подняла здоровую руку, не вставая с камня. Андрей прикинулся ветошью: я сообразила, что его не видно за моей спиной. Какое-то движение возникло позади черных. Один из них обернулся, вскидывая свою штуковину - и в то же мгновение над самым моим ухом грохнул выстрел, чужак упал. Второго сшиб Серега: метко брошенным булыжником по голове. Я даже не успела толком испугаться, так быстро все кончилось.

На скале снова стояли двое, но свои, родные - наши мужички. Через несколько секунд Сергей спрыгнул на площадку с вражьей "пушкой" в руках. ИФ задержался. Сухо щелкнули два выстрела, Старшой подобрал чужое оружие и тоже спустился к нам.

- Бластеры! В натуре! - Прежде, чем мы успели что-либо сказать, Ладка выхватила у Сереги из рук его трофей и шарахнула по другому склону лощины: то ли нарочно, то ли случайно палец на нужную кнопку попал. Бубухнуло - будь здоров. Когда ветер развеял дым, обнаружилась здоровенная оплавленная воронка.

- Стоп! Ты откуда взялась?

Она молча повела стволом в сторону лагеря.

Мужики и Ладка старательно обыскали, а потом отволокли подальше и завалили камнями тех двоих. Ладка сказала, что по виду они вполне люди: руки, ноги, лица - все почти как у нас, и кровь такая же красная. Вот только рост и цвет кожи... На земле такая раса точно не живет. Трофеи сложили кучкой подальше от костра, выставили Серегу дежурным, и, наконец, уселись все в кружок под лиственницей.

- Рассказывай!

Когда наверху началась стрельба, а внизу не своим голосом завопила Серегина супруга, Ладка поняла, что оказалась в "мертвой зоне". Скинула рюкзак, и не успела выпрямиться, как кто-то налетел на нее из тумана, оглушил, скрутил руки назад, поволок... Более-менее очухалась она только на дороге. Там поджидал грузовик. С нее содрали куртку, наскоро ошмонали, надели наручники и повезли вниз, к поселку.

Высокие ворота с красивой надписью по арке:

ОЛП N ...

У л ь г ы ч а н

Чуть ниже - кумачовый лозунг:

"Труд есть дело чести, дело славы,

дело доблести и геройства."

И. В. Сталин.

Это была зона, и увы, не мертвая. Машина туда не поехала.

- Куда ее?

- В БУР, в карцер.

Ладку вытряхнули из кузова и потащили вдоль длинного ряда разномастных бараков. Почти все население лагеря было в это время на работе, и никто не сбежался поглазеть на диковинное зрелище, которое она собой являла. Только издали: из темных дверных проемов, из подслеповатых окошек следили за происходящим какие-то жалкие и жуткие человеческие обноски, больше похожие на зомби из второсортного "ужастика", чем на живых людей.

Ульгычанский БУР стоял чуть на отшибе в дальнем конце лагеря. Ее проволокли по длинному коридору и, не снимая наручников, впихнули в камеру. Лязг замка, удаляющиеся шаги - и тишина. По инерции Ладка сделала несколько шагов до стены и сползла на пол: она еще не совсем оправилась после удара по затылку, который схлопотала в ущелье. Но очень скоро страх пересилил дурноту. Не просто страх: ужас, паника.

На всю жизнь врезалась ей в память эта камера: два, на полтора, на два метра, бревенчатые стены, некрашеные щелястые доски пола и потолка, в стене напротив двери - маленькое зарешеченное оконце без стекол, ни намека на мебель. Будь она мышью, можно было бы запросто удрать сквозь одну из многочисленных щелей в полу.

По камере свободно гулял ветер: даже если бы Ладку не трясло от страха, очень скоро она начала бы дрожать от холода. Чтобы не замерзнуть вконец, встала и принялась разглядывать свою темницу.

Сразу бросилось в глаза то, на что поначалу не обратила внимания: надписи. Они почти сплошь покрывали стены и низкий потолок. Читая их, нетрудно было вообразить, что все страны, народы и сословия прошли через Ульгычанский кондей. Рядом с витиеватыми матерными изречениями красовалось классическое: "Оставь надежду всяк, сюда входящий". Кириллица перемежалась латиницей, кавказской и арабской вязью. Ладка читала, что могла разобрать, и ей становилось все более не по себе.

Вот кто-то вывел: кровью, на самых нижних бревнах:

"НЕ БОЯТЬСЯ, НЕ ВЕРИТЬ, НЕ ПРОСИТЬ!"

Крупные буквы вкривь и вкось наползают одна на другую, видно, что писалось это из последних сил, что у человека плыло в глазах, а рука дрожала. Пол в этом месте весь в темно-бурых потеках...

"Мороз за сорок. Замерзаю. 12 февр. 1949 г.", - четко и аккуратно процарапано чем-то острым. Дальше - тем же почерком, той же рукой - три длинных строки непонятных значков, смахивающих на руны. Ладка предположила, что это какой-то шифр, но ключа к нему подобрать не смогла, как не билась. Видно, и писали на каком-то незнакомом языке.