Улялаевщина

Перевешал весь Ревком их губернии

Успокоился враз, даже принял на работу

Какого-то очкастого, беглого наверно.

И вот теперь барствует - никаких забот нет,

Хитер да сметлив - всех позаклепал.

Девять ран, так на войне уж не работник,

Эта власть, та ли-он сам себе пан.

Но ныла в Улялаеве ссадина на сердце:

Купил он вот кусок молодой жены.

Она скучала в мезонине, в окна над сенцей

Глядя на плахты ядреных жниц...

И Улялаев сатанел: он у ней не первый,

Но только чуть дотронется - и пошла ловитв.

Законного мужа не голубила, стерва,

Плакала до хохота, говорила "вы".

Но понимал кавалерюга - не заматывал силищей.

Это, брат, панночка, кровей голубых,

И, нарывая голодом, мучается, ищет,

Как бы добыть любви.

Бережно осев на скамеечку, что под ноги,

Локти в колени, мизинцы в губу

Думал: "Та разве ж тебя загублю,

Цацочка моя рбдпая".

И каждый вечер с ней, но один,

Просиживая в безысходной грусти,

Языком изнутри по зубам выводил,

Себя же стесняяся: "Тата", "Татуся".

Но в этот раз отсидев полчаса,

Обул плеча кожухом на ваксе,

По живую душу пошел он до "Васьки"

И долго в пашине плеши чесал.

И "Васька" парной теплынью вздыхал,

Оттеняя темноту фиолетовым глазом;.

И так было тихо, что даже доха

Шипела, когда в ней клещатик лазил"

Но вот Улялаев выкатил гербы

И в этом Лжедмитриевом рыдване

Двух верблюжих идиотское рыданье

До плеч заплывало в сугробьи горбы.

Не выдержал. Выехал матерой Кирилыч

Искать ведьмовки или колдуна:

"Киземет, ось!-просю тебя: вылечь;

Донские дензнаки выкладу-на.

Щоб вона влазила на пидоконник,

Меня выглядаты-дай приворот".

А дома-то, на хуторе-то снаряжались кони

И на трубе сидела пара ворон.

Чемоданы, саквояжи в ярлыках Эзонцо,

Бесчисленных Виши, Кастаньол, Ментон,

Серый капор над черным манто,

А глаза как флаконы солнца.

Взбежал батрак, да обряжен как!

"Тата!"- "Гай, наконец-то".

"Ты меня заждалась, лебяженька,

Снежинка моя, невеста..."

Пара ворон, распахнув веера,

Седой чешуей взъерошась,

Сутуло махала, ныряя в буран,

Лапой звездя порошу.

Один, солидный, имевший нагул,

Присев на кибитку, взял ноту Кар-рузо.

Другой с удивлением выпятил пузо,

Комически раскорячась в снегу.

В сани зверея налезла доха,

Сунула за пазуху хохочущую шубку.

Меховыми хлопьями заносил шурхан,

Мороженым наслаивая дюны на порубке.

В пене поземки, в снеговой дым

Нервная звала и торопила дорога.

"Тепло тебе, Тата?" Дышло - дыдынь.

Коренной оглянулся - трогать?

Винный запах ноздрей ожег,

В голосе душные звуки.

Свернулась на нем в пуховой снежок,

Лебяжьи обвили руки.

О подбородок пальцами Брамс,

О щеку ресница нежится.

Нежно всасывается к губам,

Остановилось сежце...

Вороной строевик да савраска куцый,

Колики ног зазяблых,

А щеки-то, щеки-крепче яблок,

Так что нельзя улыбнуться.

Буран затих. Распашная езда,

Переговариваются копыта,

И Тате из ямы крытой кибиты

Видна лишь одна голубая звезда.

И, может, на самую эту звезду

Смотрел полудремой в кибитке Пушкин,

С таким же снежком на бобровой опушке

И так же сквозь дырочку ветер дул...

Вдруг -стали. На низовой.

Вопросительный посвист, полный вибраций,

И вот о снег полнозвучно бряцает

Красной мочи горячий звон.

И вно;вь остановятся. Через фут.

И друтая лошадь, слегка изгорбясь,

Выгнет хвост, но сделает - ффт.

Немного подумает и дернет корпус.

И сно/ва звезда. И на взгорьях круп

Черной луной взойдет из-за пуши,

И онова нырнет. И баюкает уши

Кры? Кру. Кры? Кру.

Так о чем она думала? Да. Оренбург.

Лошади всюду всегда одинаковы.

Здесь их слушали Пушкин, Аксаковы,

В этогм нытье снеговых бурь...

А над дохою в черном углу

Золотокрасный вспых папиросы

Выхватывал скулы, стеклянную россыпь

И черных глазниц лепную глубь.

Гай размышлял: "Я, как стержень, обвит

Проводами партии и пролетариата.

Я-организатор, я и лектор, я-оратор- .

Имею ли я право даже думать о любви?

И куда я везу ее? К военной черни

В будни, напряженные до невралгии,

Когда в утренний час не предвидишь вечерний,

Учел ли ты это? Нет. Не лги.

Да-это так. Но тут существенное "но".

Чго она? Гаремное животное, не более.

И в ее сознаньи жизненное поле

Лишь будуарная ночь.

Но если сознание - отблеск бытия,

То переплавить женщину в партийной плазме

Разве не заслуга? Не подвиг разве?

Кто же это сделает? Может быть и я".

Нет, не то. Это все казуистика.

Просто, дорогой, потянуло на ласку,

И сколько ты тут зубами ни ляскай,

Это любовь. Вот ее-то и выстегай.

"Стой!" - Демаркационная линия.

"Откуда? Куды?" Землянка. Загиб.

Лошадиными мордами, ссыпающими иней,

На звезду наступили казаки.

Гай подумал: "Тут я и умер".

На миг Но в ребре заработал винт.

И солнечным зайчиком перебликнул юмор,

Когда он швырнул документ: "Лови".

Сивый урядник, неграмотный ночью,

Высек зажигалку - и сунулся брунет:

"А-нэ-ан; ле-и-ли: Анализ Мочи".

(Иностранец должно быть.) "Сахару нет".

"А печать на месте?" - "Печать без сумлень..".

И тронул лошадей нсрастрелянный чекист,

И мча, от хохота рухнул на колени,

Рыдая в железные очки.

Воротился Улялаев на верблюжьей паре

Толечко-только белой зарей.

Распахнуты ворота. Не выбегает парень.

В конюшнях с яслей стрельнул хорек.

А в жениной светелке, где воздух напрыскан,

В коптящей лампе щипцы для волос

На туалетном столике синяя записка:

"Прощайте-уехали. О-сь".