Уличные песни

Венецианский мавр Отелло
Один домишко посещал.
Шекспир узнал про это дело
И водевильчик накатал.

Девицу звали Дездемона.

С лица — как белая луна.
На генеральские погоны,
Ох, соблазнилася она.

Папаша — дож венецианский,

Предгорсовета, так сказать,
Любил папаша сыр голландский
«Московской» белой запивать.

Любил пропеть романс цыганский.

Свой, компанейский, парень был.
Но только дож венецианский
Ужасно мавров не любил.

А не любил он их за тело,

Ведь мавр на дьявола похож.
И предложение Отелло
Для дожа — в сердце финский нож.

А у Отелло подчиненный

Был Яшка, старший лейтенант.
На горе бедной Дездемоны
Был Яшка страшный интригант.

И в их семье беда настала:

У ней платок куда-то сплыл.
Отелло вспыльчивый был малый —
Как вошь, супругу задавил.

Ох, девки, верность сохраняйте!

Смотрите дальше носа вы!
И никому не доверяйте
Свои платочки Носовы!

СЕРЕГА-ПРОЛЕТАРИЙ

I

Служил на заводе Серега-пролетарий.
Он с детства был испытанный марксист.
Он был член месткома, он был член парткома,
А в общем — стопроцентный активист.

Евойная Манька страдала уклоном.

И слабый промеж ими был контакт:
Накрашенные губки, коленки ниже юбки,
А это, несомненно, вредный факт.

Сказал ей Серега: «Ты брось эти штучки,

Ведь ты компроментируешь меня.
Ты — вредная гада, с тобой бороться надо.
Даю на исправление три дня!»

Она ему басом: «Катись ты к своим массам!

Не буду я в твоей КаПэСеСе!»
А он не сдается: он будет с ней бороться
Серега на своем лихом посте.

II

Три дня, как один, пролетели.
Сказал ей Серега вот так:
«Напрасно вы в самом-то деле
Рассчитываете на брак».

Маруська тогда понимает,

Что жизнь ее стала хужей,
И в сердце с размаху вонзает
16 столовых ножей.

Мотор все пропеллеры крутит.

Москве показаться пора.
Маруське лежать в институте
Профессора Пастера.

Маруську на стол помещают

16 дежурных врачей,
И каждый из них вынимает
Свой ножик из ейных грудей.

«Вынай — не вынай: не поможет.

Не быть мне с любимым вместях.
Оставьте один только ножик
На память о милом в грудях».

Маруську везут в крематорий

И в печь ее прямо кладут.
В тоске и отчаянном горе
Серега ее тут как тут.

«Маруся, когда б ты, родная,

Открыть свои глазки могла!»
Маруська ему отвечает:
«Нельзя я уже померла»

«Я жизнь ее всю перепортил.

За это отвечу я сам.
Насыпьте же пеплу мне в портфель
На память 400 грамм».

КАТЮХА