Уличные птицы (грязный роман)

В начале есть все, в конце - лишь слабо видный уставшими глазами кончик собственного носа. Время, как повар с кочана капусты, срывает с нас жизненосные слои. Не верьте в завтра! Завтра – высохнут реки, мясо сгниет, певцы потеряют голос, холсты осыплются, оглохнет Бах, пальчики красавиц скорчит артрит.

Живите в ритме Равеля, медленно размешивая в чашке сладкой манной каши солнце сливочного масла, не спешите насытиться, пусть жажда ваша перерастет в культ -не пейте, лишь пригубляйте, не ешьте, лишь надкусывайте, а лучше созерцайте.

Не сострадайте упавшим. Они бежали в туманную даль, не разбирая дороги. Их удел - лежать под надгробьями.

Станьте стражами мгновений, апологетами вечной свежести, хранителями дыхания юности. И тогда вы узнаете счастье.

Подставьте лицо ледяному ветру, он дует из холодного завтра в теплое надежное вечно молодое вчера. Только встречный ветер научит ощутить крылья и взмыть, навсегда покидая тюрьмы времени.

Ветра хватит на всех, его не надо зарабатывать, отбирать и красть. Примите его, и крылья раскроются за вашей спиной, а сила вечности поднимет вас, оставив далеко позади в тумане сознания - муть Обмана, плетку времени, и ранящую угловатость вещей». Закончив писать, Граф бросил лист на стол.

- Тебе это нужно? – потянув лист за угол, спросил Красноштан.

- Нет, - ответил Граф.

Красноштан аккуратно поправил лист на столе и хлопнул на него великолепную золотую скумбрию холодного копчения.

- Кто тут с пивом, наливай, - крикнул Граф, - гляди, какая рыбка подоспела.

* * *

Жизнь шла, а Гаврила так и не появлялся. От однообразия происходящего тошнило. Граф все реже и реже выходил из дальней комнаты в толпу тусующихся. В начале тусовка его манила, но он себя смирял, заставлял быть безразличным к смешным подвальным человечкам. Скоро он понял «кайф границы». Он запретил включать свет в своей комнате – настройщик отнесся к этой блажи с уважением. Граф велел приносить себе еду один раз в сутки, и без свидетелей. Он никогда не высказывал недовольства, если его забывали на день другой. Как-то настройщик провел эксперимент - не носил Графу пищу дней пять, но когда принес, Граф как обычно взял тарелку и сквозь темноту поприветствовал благодетеля пожатием руки. Больше настройщик не экспериментировал.

В тусовке пошли легенды о ТОМ, еще вчера близком и знакомом, а сегодня запредельном и непонятном, который живет в закрытой комнате, куда всем запрещен вход.

Мастер гордился своей привилегией посещать Графа.

* * *

Граф много времени проводил во сне. Когда он долго не ел, его сон становился больше похожим на забытье. Цветные яркие сны все больше сменялись черными. Черные сны координально отличались от сна без сновидений. Сновидения были, но они были абсолютно черными, как будто темнота комнаты пробралась в сон. В снах Графа присутствовали люди, точнее их голоса, Граф разговаривал с ними, но при этом он сам и все окружающее было погружено в полный мрак. Во время таких снов Граф все время искал выход на свет - он шарил руками по предметам в темноте, спрашивал невидимых собеседников, но все безрезультатно. Однажды он почувствовал ужасный омерзительный запах. Так мог пахнуть только разложившийся труп. Граф пошел на запах и тут натолкнулся на дверь. Он толкнул дверь, уперся плечом – бесполезно. Он закричал, стал бить кулаками - дверь гремела, но не поддавалась. Граф уперся в дверь лбом, пошарил руками - нашел ручку, потянул – дверь, скрипнув, легко поддалась. Свет дня ударил в глаза. Граф попал на веранду деревенской избы.

В избе была нестерпимая вонь. Граф прошел темным коридором и открыл обитый заиндевевшим тряпьем и войлоком створ в зимовку. Холод в избе был близкий к абсолютному нулю.

На сундуке, покрытом лоскутным одеялом, сидел похожий на нахохленного дрожащего воробья Толик Гаврилов – гениальный художник, и вообще великий человек. Волосы его и борода были выстрижены клоками - «племяш постриг». Босые ноги лежали на стуле. Большие пальцы ног напоминали распустившиеся бутоны пионов, эти цветы и источали сладковато удушливый запах. Остальные пальцы еще не распустились, но их черный цвет выдавал конкретное обморожение и начавшуюся гангрену.

- Резать будем или подыхать, - морщась от вони и одновременно улыбаясь, спросил Граф. - И, кстати, где тут аптека?

Гаврила передернулся всем телом, сжал кулаки перед собой, прищурясь, посмотрел на Графа:

- Может, так заживет... А аптека километров 30, в райцентре... А курево в деревне в магазине есть, но он скоро закроется.

- Хрен с ней с аптекой, у меня все есть, - самонадеянно соврал Граф, засунул руку в карман и достал облатку нужных таблеток и бинт. Легкое чувство удивления сменилось у Графа уверенностью, и он вынул из внутреннего кармана пачку «Примы» и зажигалку.

- Ты как нарисовался, - закуривая с наслаждением и одновременно морщась от боли, сказал Гаврила, - вроде теплей стало, или я уж совсем окоченеваю. Он пустил струю противного дыма.

Граф подумал: «Только бы настройщик со своим харчем не явился и не выдернул из сна». А в слух спросил: