Уличный папа

Обыкновенная история юности, — история, каких много. Жил он летом на даче именно там, где жили художник Свинцов и его жена Наталья Дмитриевна. То время было на заре его карьеры. Мечтал он об этой карьере, и хотелось ему любить. Ухаживал за дамами и за барышнями и слыл даже за интересного кавалера, о которых всю зиму мечтают дачные и станционные барышни. Кто-то познакомил его с Натальей Дмитриевной. Она была стройна, молода, красива, с соблазнительными коралловыми губами и с ясными светло-серыми глазами. Вначале он не обратил на неё внимания, потому что увлекался в это время одной барышней, за которой ухаживали почти все дачные кавалеры. Но вышло так, что однажды Наталья Дмитриевна пожаловалась ему на одиночество. И узнал Суслин, что у Натальи Дмитриевны есть муж, художник Свинцов, старше её лет на десять, обрюзгший, толстый человек, думающий только о наживе и о своих иконописных занятиях.

В даче Свинцова висели его этюды и картины, и Суслин искренно восхищался ими в тот вечер, когда добродушный художник затащил к себе молодого инженера. А поздно ночью после винта втроём, когда Суслин прощался с новыми знакомыми, обрюзгший художник сказал:

— Уж вы, пожалуйста, Артемий Иванович, мешайте моей жинке[1] скучать… Я, знаете ли, человек занятой, только по субботам да по воскресеньям и бываю у родных пенатов…

Сказал так обрюзгший занятый человек и точно благословил Суслина на новую жизнь.

Недолго молодой инженер ухаживал за скучающей женой художника: белые ночи, уединённые прогулки на берегу пустынного тёмного озера быстро сблизили их… Сблизились они — и порвалась цепь безмятежных человеческих отношений…

В начале сентября она ему сказала:

— Артемий, я…

Его точно жаром обдало, и он промолчал.

И шли они по тёмной дороге с косыми тенями елей, в лучах лунного света и молчали…

— Ты слышишь, Артемий, у меня будет ребёнок…

— Это скверно, — сказал он.

И опять они помолчали…

— Я не знаю, как ко всему этому отнесётся муж, — сказала она.

— Позволь, что значит «отнесётся»? Ведь вы же муж и жена. Что же удивительного, что у вас родится ребёнок?..

Она расхохоталась и сказала:

— …Да дело в том, что у нас с моим супругом вот уже семь лет нет детей!..

Не знал Суслин, как отнесётся муж Натальи Дмитриевны к её беременности, а потому поспешил уехать с дачи в Петербург. Его отъезд никого не мог удивить: в середине сентября с дач разъезжаются даже самые запоздалые дачники.

Перед отъездом было свидание с художником Свинцовым. Встретил Артемий Иваныч Свинцова по дороге к станции. Шёл художник под руку с женою, а в свободной руке нёс ручной чемоданчик.

— А-а-а!.. Что же это вас не видно?.. Здравствуйте!.. А мы скоро в город… Дня через три приеду и жинку увезу…

Потупив глаза, выслушивал Суслин весёлую речь художника и боялся взглянуть в глаза его жены. Взглянул и заметил спокойный и даже насмешливый взгляд.

На прощанье художник сказал:

— Вот вам и адресок наш зимний… Пожалуйста, заходите…

И сунул в руки инженера свою карточку.

На обратном пути от станции Наталья Дмитриевна была весела и беспечна. Но в её улыбке Суслин прочёл что-то новое, и сама она казалась какой-то новой. Лицо Натальи Дмитриевны пополнело и стало точно застывшее, и сама она пополнела.

Шла она какая-то новая, смеялась по-новому, глядела на Суслина по-новому. Ему хотелось расспросить, где и как они будут видеться в Петербурге, и он раздумывал, следует ли об этом спросить. Шёл рядом с Натальей Дмитриевной и жалел, что на улице ещё так светло, и нельзя обнять красивую женщину и поцеловать её как всегда.

— Он знает о моей беременности, — вдруг сказала она.

— Кто он? — спросил Суслин, сознавая ненужность своего вопроса.

— Ха-ха-ха!.. — рассмеялась она. — Кто он?.. Да муж, конечно!..

— И что же он?

— Он рад…

— Чему?..

— А тому, что у нас будет ребёнок. Он так давно желал этого, и я даже стала замечать, как он с каждым годом всё больше и больше охладевает ко мне… И он как мальчик был влюблён в меня сегодня…

— Вы сегодня сказали ему? — спросил он, переходя на «вы».

— Да, утром…

И они больше ничего не говорили, пока шли до дачи.

Он как-то не мог понять и осмыслить своего положения. «Как же это так? Ужели же он, этот толстый художник, не сомневается, что ребёнок не его? Вот глупый и жалкий человек! И как теперь вести себя с ним, с этим глупым рогатым мужем?..»

А Наталья Дмитриевна ни о чём не думала. Шла, опустив лицо, и улыбалась, и нельзя было понять, почему она так странно улыбается.

У решётчатой изгороди белой дачи они остановились. Он хотел зайти к Свинцовой, а она сказала:

— Сегодня я вас не приглашаю… Что-то нездоровится…

Протянула к нему руку и добавила:

— Вы, говорят, через день уезжаете?

— Да.

— Всего лучшего!.. Заходите к нам в Петербурге, муж дал вам наш адрес.

Уехал Суслин в Петербург, занялся работами и первое время забыл и о даче в Финляндии, и о Наталье Дмитриевне. Отнёсся к истории с её беременностью как к обычной лёгонькой интрижке. Был с нею — и жилось хорошо, и теперь нет её — и с глаз долой, из сердца вон.

Случайно встретился с художником Свинцовым в обществе архитекторов на каком-то докладе.